Малоснежно долгое, чуть порошистое начало зимы, к декабрю обрушилось на тайгу большими снегопадами, враз остановившими всю охоту с собаками. А те, избегавшиеся и уставшие в беспрестанной работе, исхудавшие, до лысости и до крови истёршие голени ног, вдруг заметно погрустнели и начали лениться. Снег остановил их — не давал больше ходу. Уже не видно было азартного блеска в глазах, когда весь их облик выражал безудержное нетерпение в стремлении сорваться с места и бежать в поисках зверушек. Когда, бывало, они были не в силах утром дождаться хозяев и уходили по путику самостоятельно, а те манили их выстрелом в воздух, если они пошли не в ту сторону. Всё это теперь было в прошлом.
Сейчас они лениво выбирались из зимовья, чуть отойдя от него, сладко потягивались, зевали, широко разинув пасть и высунув длинный язык. Издавали негромкий зевотный рык, отряхивались и убегали по лыжне. Размявшись, возвращались и начинали всё планомерно обследовать-обнюхивать и, не найдя для себя ничего интересного, царапнув по двери лапой, просились обратно в тепло.
Большой снег изменил и саму тайгу. Она укрылась снежным покрывалом, распухла в своем зимнем одеянии, обросла шубами и шапками, пригнула ветви и кусты, сгладила толстым ковром все неровности на земле, скрыв под ним весь валежник.
Жизнь в ней сделалась смиренной и потаённой. По-зимнему тихо начали щебетать синички; в молчании, без цвиков, обследовал кору деревьев поползень, работа дятлов стала глухой и слышимой только вблизи, и даже неугомонные в своём крике кедровки успокоились и приумолкли. Снег на деревьях втянул в себя все звуки — поглотил их.
Наступала пора постоянных снегопадов — самого тяжелого времени в тайге, когда всего через несколько дней лыжня, раздавленная новым снегом, тонула в нём, напоминая о себе только едва видимым непрерывным приямком, и основным занятием промысловиков становилось ежедневное тягостно-изматывающее прокладывание лыжни по путикам.
И спасти охотников от этой неблагодарной работы мог только хороший ветер, который освободит деревья от их белых одежд. Сдутые шапки смерзшегося снега очистят лавиной кедры, ели и пихты, ударят с размаху по молочному пушистому ковру, и от того удара снег в округе всколыхнётся, осядет, превратившись из гладкого в дырявый и ноздреватый. А подоспевший после ветра мороз окончательно уплотнит его и избавит людей от чрезмерных нагрузок, не позволяя им глубоко проваливаться.
· · ·
Это тяжело. Очень тяжело!
Нет более изнурительного труда в тайге, чем бить лыжню в глубоком снегу. Ты перемещаешь тело вперёд, одновременно поднимая и полностью распрямляя колено, на манер парадного воинского шага. Как солдат, тянешь носочек ступни с подвешенной снизу лыжей и, опуская сгибаемую ногу, начинаешь со всё возрастающей силой втрамбовывать её в снег. Твоё тело перемещается в сторону поставленной ноги, но вперёд выходит уже вторая, и, качнувшись в другую сторону, ты делаешь следующий шаг.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
Твои движения размеренны и плавны.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Каждый раз нога должна подняться настолько, чтобы лыжа полностью вышла на поверхность, или из рыхлого снега показался её носок.
«И-и р-раз! И-и— д-два!»
Глубина лыжни за тобой бывает иногда больше, чем по колено.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Твой шаг должен быть как можно длиннее, чтобы прессовать снег всей ступнёй, а не концами лыж.
«И-и р-раз! И-и— д-два!»
Каждый шаг ты делаешь не так, как тебе привычно и удобно, — подставляя лыжи ближе друг к другу, — а наоборот, максимально разносишь ноги в стороны для того, чтобы лыжня после тебя осталась более широкой и дольше прожила.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Движения твои похожи на колебания метронома, а сама поступь напоминает походку наевшегося от пуза волка, из мультика про пса.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
Весь этот путь куда сложнее, чем подъём по ступенькам на высокую гору, из-за того, что мышцы ног, не ощущая сразу твёрдой опоры под собой, сами, независимо от твоего сознания, вызывают обратную, подёргивающую реакцию на проседающий рывками под тобой снег.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Из-за этого их начинает сводить судорогой так, что они вибрируют и гудят как провода, когда ты останавливаешься отдохнуть.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
Снег, который набивается под ступню, скоро вырастает настолько, что ты ощущаешь себя дамой на высоких каблуках, и твоё самолюбие и чувство дискомфорта заставляет останавливаться и сбивать его.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Собаки, привыкшие бежать всегда где-то впереди, а не тащиться сзади, толпятся за тобой и, постоянно наступая на лыжи, сдерживают тебя, а ты вынужден прямо на ходу махать позади себя таяком, отпугивая их.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
Какая-нибудь из собак в тот момент, когда ты остановился для отдыха, вырывается вперёд и плывёт по снегу, — видна лишь мохнатая голова.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Она упорно стремится победить этот снег, но силы скоро иссякают, а ты идёшь прямо через неё, — стремясь не раздавить, широко раздвигая ноги.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
И вновь, как будто и не ходил здесь нынче, выискиваешь взглядом дорогу, стараясь сделать лыжню прямее.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Иногда останавливаешься для того, чтобы обрубить придавленные снегом ветки или без остановки, ударом таяка, сбиваешь с них кухту, и они пружинят и подскакивают вверх, пропуская тебя под собой.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
Ты уже весь в мыле, пот пропитал всю твою исподнюю одежду, испарина, стекающая со лба, из-под мокрых волос, щиплет глаза, сердце стремится выскочить из груди, воздуха перестаёт хватать, и ты чувствуешь, что силы уходят.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Лишь усилием воли, не желая сдаваться, ты делаешь ещё несколько шагов вперёд и один в сторону, пропуская вперёд напарника.
«И-и р-раз! И-и — д-два!»
Это только кажется, что сзади идти легче.
«И-и т-три! И-и четыре!»
Здесь так же снег с хрустом трамбуется под лыжей, но просаживается гораздо жёстче, и от этого отбойная реакция мышц настолько сильна, что кажется – скоро лопнут твои колени.
«И-и р-раз! И-и— д-два!»
А завтра, когда ты будешь идти по этой лыжне, то даже не вспомнишь, как сегодня было тебе тяжело.
· · ·
Они собрались позавчера, как и договаривались, в зимовье на Светлой, а сегодня уже второй день, как бьют дорогу к верхней базе. С неё надо проводить Виктора к перевалу — ему пора выходить на работу. Он уведёт собак, а Сергей с отцом останутся и сделают ещё один круг перед своим выходом.
Вчерашний ход был тяжёлым, очень тяжелым, — они с трудом преодолели половину пути и, бросив рюкзаки, вернулись обратно в зимовьё. Ночью заметно похолодало, но, несмотря на мороз, который перевалил за сорок пять, с утра отправились в путь все втроём, в сопровождении всех собак — беременной Умки, Вулканчика и Загри.
Всё идёт по давно отработанной схеме: Сергей с братом прокладывают дорогу, а их отец движется следом по готовому пути и поправляет ловушки, сбрасывая с крыш снег, выгребая его под капканами, вынимает из них добычу, заряжает их и подвешивает дополнительную приманку.
Они уже пообедали, короткий день клонится к вечеру и до зимовья остаётся совсем немного. Чудница всё выше и выше, втягивается в гольцовую зону, но, несмотря на заметный подъём и уверенно растущую глубину снега, ход изменяется в лучшую сторону. Они проваливаются всё меньше и меньше, и скоро плотность снега становится такой, что он начинает держать собак, и те, почуяв это, уходят вперёд.
Такое редко встречающееся в этих краях явление, особенно в первой половине зимы, радует не только собак, но и их хозяев. Однако по такому снегу может передвигаться не всякая собака, а только та, которая способна, обуздав свои эмоции, мягко семенить ногами, не делая резких движений, от коих она мгновенно тонет в снегу.
Лающего где-то впереди Загрю они услышали издалека. Тот гавкал размеренно и спокойно, не вызывая у них особых чувств, кроме внутреннего удовлетворения от того, что собачки и в таких тяжелых условиях способны кого-то находить. Движения охотников ускорились, а разум подсказывал, что он мог найти либо глухаря — тогда надо спешить, либо белку — и тогда спешить не обязательно, а ничего другого сейчас и быть не может. По характеру лая, мог быть ещё и соболь, но с выпадением больших снегов его догнать бывает невозможно: даже застигнутые на дереве, они стараются прыгнуть и удрать, прекрасно осознавая, что тяжелая собака по такому снегу быстро бежать не сможет.
Собачьи следы тянутся точно по путику, и они безостановочно подходят к тому месту, от которого до полайки ближе всего; и лишь тогда стягивают с плеч груз. Судя по следам, Умка с Вулканчиком ушли к зимовью, а Загря развернулся в гору по ночному соболиному следу. Но это для них ничего не значит, поскольку такое бывает часто — собака уходит за соболем и, понимая, что не сможет его догнать, по пути находит белку и начинает облаивать её.
Ещё не дойдя до Загри, они замечают, что тот лает на огромную заваленную снегом ель и, не теряя времени даром, с разных сторон по чистому снегу обходят её, замыкая круг, чтобы определить, кого же он, всё-таки, нашел. И к удивлению обнаруживают, что выходного следа нет, а Загря лает на соболя! Они не верят, по опыту зная, что так не бывает, потому что соболя в такой мороз на дереве быть не может, что все они, сходив на ночную охоту, лежат в своих тёплых убежищах, а в этой ядрёной ёлке дупла быть никак не должно!
Какое-то время охотники ходят вокруг ели, стараясь что-нибудь разглядеть, но кухта и густые ветви не позволяют этого сделать.
— Смотри, я стреляю! – громко говорит Виктор и поднимает свою «Белку».
— Давай! – отвечает Сергей, прикладываясь к своему, готовому к выстрелу, ружью, стараясь охватить взглядом всё дерево сразу.
Щёлк! – бьёт пулька по стволу в четверть от вершины, и вниз падают перебитые веточки, хвоя и снег.
— Не видно?
— Нет!
— Ну, я ещё раз!
Щёлк! – ложится пулька в самой вершине, но Сергей вновь не видит никакого шевеления.
— Давай теперь я! Смотри! – кричит он брату и, прицелившись по стволу в одну треть от вершины, нажимает на спуск.
Щёлк!
— Падает! – кричит брат.
Сергей не понимает, что там может падать, если он стрелял по веткам и стволу для того, чтобы просто выпугнуть зверька! И, не убирая ружья от плеча, ловит мушкой соболя, намеревающегося от них сбежать, как ему кажется.
Но тот падает! Падает вниз головой с раскинутыми в стороны лапками, спиной скользя по веткам и не проявляя признаков жизни.
Ещё не доверяя случаю, Сергей подбегает к месту, где тот упал, и видит, что он угодил точно в вершинку торчащей из-под снега ёлочки и проскользнул между её веток куда-то вниз. И почти не сомневаясь в том, что соболь сейчас выскочит и побежит, закрывает дырку в снегу своими лыжами. Подозвав к себе Загрю и выждав какое-то время, он аккуратно убирает сначала одну, а потом вторую лыжи. Кобель начинает копаться под ёлочкой и достаёт соболя. Обнюхав его и лизнув, он оставляет его хозяину, а сам отходит и садится в выжидательной позе. Сергей поднимает добычу, отряхивает её от снега и начинает внимательно осматривать, не находя повреждений. Соболь чист! Совершенно чист! На нём нет ни крови, ни дырок! Но сейчас разбираться некогда и, сунув добычу за пазуху, они спешат к своим рюкзакам.
Пулька, срикошетив от мёрзлого дерева, попала соболюшке точно в ухо и, повредив мозг, застряла в нёбе.
В зимовье Сергей с братом весь вечер обсуждают этот невообразимый, с точки зрения элементарной логики случай, пытаясь просчитать возможность такого попадания, даже без учёта того, что соболя на том дереве, по теории вероятности, в такой мороз, быть не могло. Просто не должно было быть! В тайге есть масса более тёплых, уютных и укромных мест, чем открытая ветка, на которой соболь лежал весь день в сорокаградусный мороз! Доходит до того, что отец начинает на них ворчать, требуя, чтобы они это обсуждение прекратили.
Все ложатся спать, так и не остыв от случившегося, и уже перед самым сном Сергей начинает понимать, что это просто подарок Загре. Подарок от таёжного бога! Награда за все его труды!
Завтра он уйдёт отсюда, уйдёт навсегда и больше никогда не вернётся. Ему двенадцать лет, и он честно отработал свои одиннадцать сезонов, что там, куда он его увезёт, тот ещё поработает загонщиком и доборщиком, но своих любимых соболей он больше никогда не увидит.
Никогда! Это был его последний соболь! И он по праву его заслужил!
Андрей Карпов
Свежие комментарии