Десять лет жизни, с 1868-го по 1878 год, провел я в Семипалатинске, маленьком степном городке Западной Сибири. Город этот, расположенный на берегу многоводного, но пустынного Иртыша, хотя и числится областным городом, центром администрации обширного края и ведет значительную степную торговлю, но в сущности представляет провинциальный городок, жизнь в котором преисполнена всяких неудобств, скуки и лишений далекого захолустья.
Служба оставляла мне немало досуга, чтобы наполнить который, надо было немало изобретательности и энергии; и потому я стал охотиться сначала от скуки, а потом втянулся и сделался записным, если не страстным охотником. В этом случае вполне оправдался афоризм одного из моих приятелей, уверявшего, что «скука есть мать многих подвигов».
Животный мир
При малейших задатках склонности к охоте в Семипалатинске этой склонности легко развиться до степени страсти вследствие обилия всякого рода дичи. Лебеди и гуси массами являются во время весеннего и осеннего перелетов, но держатся и летом, гнездясь по камышам степных озер; утки и кулики всех пород, кроме вальдшнепов, которых я в течение 10 лет видел всего один раз в единственном экземпляре во время облавы на зайцев. Явление это так всех поразило, что вальдшнепа пропустили без выстрела, приняв за сову.
Куропатки, обыкновенные серые, которые по зимам являются в гумны, сараи и чуть не во дворы казачьих станиц по Иртышу, куропатка спайноножка (саджа, бульдрук) с двумя длинными косицами в хвосте и мясистыми собачьими лапками, горная куропатка (кикилик) с малиновой шейкою. Много дроф и стрепетов, бесчисленное множество зайцев по островам и прибрежным кустам Иртыша.
Русаков в Сибири нет, зато на Зайсане водится курьезный вид маленького зайчика с висячим в четверть длины хвостиком. Мне неизвестно его зоологическое название, но зверек этот был неизвестен даже Брему (вероятно, речь идет об Альфреде Эдмунде Бреме — известном немецком зоологе и путешественнике, авторе книги «Жизнь животных». — Прим. редакции), так что в доказательство его существования я должен был отправить в Берлин несколько шкурок.
Лисиц в ближайших окрестностях Семипалатинска мало, зато много волков и, наконец, более всего полевых тетеревей. Охотники на крупного зверя могут бить неизвестного в Европе аркара, горного барана с рогами до 40 фунтов весу (свыше 16 килограммов. — Прим. редакции), водящегося в отдельных гранитных группах Дельбегетея и Аркатских гор верстах в 60-100 (приблизительно от 64 до 107 километров. — Прим. редакции) от Семипалатинска.
Здесь перечислены только птицы и звери, живущие в ближайших окрестностях Семипалатинска; во всей же области, особенно в горах Алтая и Тарбагатая, наполняющих ее восточные окраины, водится еще много иного зверя и птицы, добыча которых составляет уже предмет промысла, а не охоты.
В Алтае и Тарбагатае на высоте 6000 футов живет улар — гигантская горная индейка, крупнее там же водящегося глухаря. Медведи, маралы, соболь, кабарга, дикая коза. В плавнях Зайсана и Балхаша держится кабан, на берегах этих же озер — кулан; в степях — масса сайг и сурков, на охоту за которыми из-за китайской границы являются целыми партиями калмыки.
На многих хороших охотах бывал я в Семипалатинской области, но изо всех них наиболее интереснее и добычливее всегда была охота на тетеревей с подъезда. Интересна она потому, что, в то время как в большей части охот главную роль играет инстинкт собаки, здесь сам охотник ищет дичь и следит за нею, завися прежде всего от собственного умения и знания дела. О степени же ее добычливости довольно сказать, что раз нам удалось взять в двое суток на три винтовки 152 штуки тетеревей.
Горы и равнины
Чтобы познакомить с театром наших охотничьих подвигов, надо сделать легкое топографическое описание местности Семипалатинской области и прилежащей Томской губернии.
Река Иртыш составляет главную артерию области; начинаясь в китайских пределах, Иртыш протекает через озеро Зайсан и в общем северо-западном направлении течет вдоль северных пределов области, простирающейся к югу до Тарбагатая, озера Балхаша и реки Чу, так что к северу от Иртыша территорию области составляет только узкая полоса городских и казачьих земель, и граница Томской губернии подходит на 12 верст (12,8 километра. — Прим. редакции) к областному городу Семипалатинску, расположенному на правом берегу Иртыша и его рукава Семипалатинки, на месте древних чудских «Семи палат».
Местность к югу от Иртыша представляет возвышенную, древянистую степь, покрытую мелкою травкою кипец, составляющую отличный корм всякому скоту, местами песчаную или солонцеватую, но совершенно безлесную. К юго-западу от Семипалатинска верстах в 30 (32 километра. — Прим. редакции) виднеются горы Семитау, собственно небольшие пригорки футов в 500 (свыше 150 метров. — Прим. редакции), по которым благодаря отсутствию других гор издали высятся весьма внушительно.
К юго-востоку от города уже вне видимого горизонта подымается отдельная гранитная группа Дельбегетей, как бы последний отрог Алтая, и прямо к югу в 100 верстах (около 107 километров. — Прим. редакции) — также совершенно отдельная группа Аркатских гор, соединительное звено между Тарбагатаем с востока и Чингис-Тау с запада.
Севернее Иртыша, от Долонского поселка с запада до Шульбинского к востоку, на расстоянии около 170 верст (свыше 180 километров. — Прим. редакции) тянется Долонский или Шульбинский бор, местами подходя к самому берегу, местами отходя от него сообразно очертаниям береговых высот верст на 10-15 (примерно 10,7-16 километров. — Прим. редакции). Таким образом у самого Семипалатинска образовалась широкая поляна, окаймленная полосою бора.
К северу от бора уже в Томской губернии идут опять степи Кулундинская, Ремовская и Бель-Агач отличного от Заиртышских степей характера, ограниченные с севера сплошною стеною боров Барнаульского уезда. Кулундинская и Ремовская степи испещрены озерами, отдельными березовыми и осиновыми рощами и местами покрыты болотами. Особенно же оригинальна степь Бель-Агач, лежащая верстах в 25 (около 26,7 километра. — Прим. редакции) от Семипалатинска, отделяясь от него полосою бора.
Бель-Агач представляет овал верст 80 длины и 50 ширины (85 и свыше 53 километров, соответственно. — Прим. редакции), со всех сторон охваченный бором.
Находчивые и трудолюбивые люди
В то время как вся Заиртышская степь стоит в полнейшей девственности от какой бы то ни было культуры, хотя сотни десятин степи можно нанять от киргиз по копейке за десятину, Бель-Агач, составляющий собственность кабинета Его Величества, весь разобран в аренду казаками сибирского войска, киргизами и семипалатинскими мещанами по 40 копеек за десятину, сплошь распахан и усеян более чем 800 заимками, то есть хуторами, — до такой степени уважается плодородие земель на Бель-Агаче, между тем как степь эта представляет тот же хрящеватый суглинок, но с тем отличием, что благодаря близости лесов дожди на Бель-Агач несравненно чаще, чем за Иртышом.
Пример Бель-Агача служит доказательством, что главным препятствием в развитии земледелия между киргизами и, стало быть, к переходу их к оседлой жизни, служит не вековая привычка к кочеванию, не лень, а прежде всего крайняя сухость воздуха, убивающая растительность, и недостаток способных к культуре земель.
Киргиз не ленится проводить на несколько верст арыки, где только местность допускает искусственное орошение, — труд, который не под силу и русским, так как в Семипалатинской области казаки, например, пользуются только старыми киргизскими арыками, а новых не проводят, да и из прежних-то многие заброшены по небрежности. Киргиз не ленится по 8 часов кряду качать воду в рудниках сажень на 100 (свыше 210 метров. — Прим. редакции) под землею за 50 копеек в сутки.
На всех золотых промыслах в степи, на соленых озерах, по всей казачьей линии работники исключительно киргизы. Вообще к труду народ этот способен, и кочевать, то есть передвигаться с места на место, заставляет его крайность, необходимость менять пастбища, по мере того как они вытравливаются скотом.
Особенность Бель-Агача составляет еще совершенное отсутствие проточных вод и колодцев. Степь эта лежит так высоко, что с нее верст за 40 (свыше 42,6 километра. — Прим. редакции) через лес виден Иртыш, и все попытки рыть колодцы на глубину до 20 сажень (более 42 метров. — Прим. редакции) не привели ни к какому результату.
Любопытно, как приспособился в этом случае русский человек: подле каждой заимки, особенно в лощинах, поперек направления господствующих ветров в начале зимы возводится щит из хвои; к нему надует сугроб снегу, тогда щит подымается выше, и к концу зимы вырастает целая гора снега. Ее укрывают хворостом, соломою, даже навозом, и запас снегу держится до осени.
Долонский бор стоит на песчаной, весьма поэтому подвижной почве; пески от действия буранов, особенно сильных с юга, образовали вдоль всей южной окраины почти сплошной вал песчаных дюн, из-под которых вытекает масса ключей, образовавших вдоль боров также почти сплошной ряд болот, заросших непроходимою чащею березняка и ольхи, так называемые согры. Эти-то боры и согры, попадающиеся и внутри боров, и служат убежищем массы тетеревей.
На западной окраине Бель-Агача, где начинаются сплошные дремучие боры Томской губернии, верстах в 60 (64 километра. — Прим. редакции) от города расположена деревня Топольная. За Долонским же бором, на границе Кулундинской степи, существует деревня Канонерская на берегу озера того же имени.
Канонерская вместе с двумя деревнями — Баш-куль и Ак-Куль — составляет Александровскую волость, единственное оседлое крестьянское общество Семипалатинской области, население которой несколько лет тому возвращено в первобытное крестьянское состояние из казаков Сибирского войска.
Интересна история этой станицы и волости: бывший генерал-губернатор Западной Сибири Гасферд, заняв в 1853 году Заилийский край, для его колонизации перевел с бывшей Кузнецкой линии 3-й и 10-й полки Сибирского казачьего войска; и для пополнения рядов этого войска явилась чья-то несчастная мысль зачислить в казаки три деревни новоселов, Канонерскую и остальные, половина которых состояла из татар, другая же — из чистейших хохлов «из-под Полтавы».
Появление малороссов в этой далеко не гостеприимной местности объясняется так. Отправляясь на легендарный Амур, переселенцы из малоземельных губерний успевали дойти до этих мест и, разорившись и утомившись дальним путем, оседали на первой мало-мальски возможной местности, хотя далеко не соответствующей первоначальному идеалу медвяных рек и кисельных берегов.
Население новосозданной станицы, имевшее между собой такое же сродство, как «колесо, песок и уксус», естественно, оказалось не обладающим воинскими доблестями, требующимися для казаков, и потому чуть ли не с первого дня зачисления в казаки канонерских хохлов и татар местное начальство стало настойчиво хлопотать о возвращении их в «первобытное» состояние.
Но народная мудрость не даром сложила пословицу о брошенном камне, и много еще лет канонерские казаки находились в переходном, но крайне выгодном для них положении; то есть не платя податей, не отбывая воинской повинности и в то же время не неся по своей негодности ни одной из военно-служебных обязанностей Сибирского войска.
Так что, когда в 70-х годах (XIX века. — Прим. редакции) последовало распоряжение обратить канонерских казаков в крестьяне, меня нисколько не удивило наивное прошение одного татарина этой станицы, имевшего трех взрослых сыновей, подлежавших рекрутству, что он-де «желает продолжать службу Его Императорскому Величеству на прежнем основании».
Изобилие пернатых
Эти-то две деревни, Топольная и Канонерка, и были тайною целью наших поездок, так как здесь-то и было настоящее тетеревиное царство. Говорю тайною, так как места наших охот мы старались держать в секрете, чтобы не привлечь туда всех «балующихся с ружьем», но, тем не менее, дичь распугивающих.
Каждая из названных местностей имела свои относительные выгоды. В Топольном вдоль Бель-Агача тянулся высокий бор шириною версты в две (свыше 2,1 километра. — Прим. редакции), затем шло болото шириною с версту (более километра. — Прим. редакции), покрытое мелким березняком, та же согра, но которая здесь носила специальное название «ворги», и затем дремучий лес на несколько десятков верст.
Никогда не случалось видеть мне такой массы тетеревей сразу, как в Топольпом. Пока еще снег не закрыл поля плотною пеленою, тетерева вылетают на степь кормиться на жнивья, отлетая от лесу версты на три (3,2 километра. — Прим. редакции). Тут случалось встречать их стадами штук в 200. Красиво подымается такая туча тетеревей; только видишь, как сверкнут белые животы при повороте сразу целого стада в какую-нибудь сторону.
Но, несмотря на такое обилие, брать их тут трудно. Сидя на степи, тетерева не подпускают на винтовочный выстрел, пока успеешь согнать их в лес. В бору — пропасть бурелому и валежнику; подъезд трудный.
Снимать тетеревей приходится с вершин чуть не мачтовых деревьев; а перенеслось стадо за версту — перебирайся за ним через болота по двум-трем едва доступным тропинкам и разыскивай в бору, рискуя заблудиться. Теряется много времени, и охота мало добычлива. Так что понемногу мы бросили Топольное и перебрались в Канонерку. В подгородных же борах и сограх мы охотились только тогда, когда время не позволяло уехать на три дня.
В Канонерке местность была гораздо открытое. Лес — реже, ниже и чище. Много отдельных лесков, или колков, как их называют, вперемежку с сограми. Вообще отличная для охоты местность.
Особенно любезны мне были там два отдельных борка, каждый — около четырех квадратных верст (около 4,6 квадратного километра. — Прим. редакции), отстоящих друг от друга на версту, а от прочих лесов — версты на четыре (примерно 4,3 километра. — Прим. редакции), в которых мне удавалось иной раз охотиться с утра и до заката, ни разу не теряя тетеревей из виду и перегоняя стадо из одного борка в другой.
Небольшая дружная компания
Охота на подъезде начинается с первым снегом, как только явится возможность проехать по лесу на санях, и продолжается до конца декабря, когда по массе выпавшего снега леса делаются недоступны. Случалось ездить на подъезд и в тележке, но езда эта не так удобна; телега стучит, пугает птицу, да и не везде проедешь.
Подъездные сани имеют особое устройство: небольшие — на одного и много на двух человек, на высоких копыльях (коротких брусках, вставляемых в полозья и служащих опорой для верхней части саней. — Прим. редакции), без отводов и, разумеется, без подрезов. С боков приделываются две присошки с несколькими поперечинами.
Собралась нас небольшая, но складная охотничья компания. Павел Иванович Кур-в, Александр Павлович Жел-в и я; больше мы не принимали, так как охота на подъезд не облава, много охотников только мешают один другому.
Оба мои товарища были великолепные стрелки и опытные охотники; мне оставалось только слушать и исполнять их советы, чтобы не быть внакладе. Особенно полезную личность представлял Жел-в.
Природный сибиряк, он вырос в барнаульских лесах, начал охотиться с малолетства и был первоклассным стрелком как из дробовика, так и из винтовки. Одною из любимейших его забав было вышибать пулею шагах в 30 пятак из пальцев приятеля. Главное условие было неподвижно держать цель — в своем же выстреле Жел-в был уверен.
Вместе с тем Жел-в был лихой наездник и страстный охотник до лошадей, которых у него постоянно объезжалось несколько штук. Кататься с ним на его тройке было делом чуть не головоломным. Даже собственная его жена после изрядной трепки, заданной ей когда-то новой тройкой, дала торжественный зарок никогда со своим супругом не ездить.
— Лучше первого киргиза посажу на козлы, — чуть не со слезами рассказывала барыня.
Зато ни с кем же и не происходило столько курьезных падений и иных приключений, как с ним.
Преимущества нарезного оружия
Начали мы с Павлом Ивановичем охотиться на тетеревей с дробовиками, но по совету Александра Павловича скоро перешли к винтовкам, так как действительно стрелять тетерева пулей несравненно добычливее и приятнее, чем дробью. Из винтовки можно стрелять птицу с расстояния, не доступного дробовику: мне случалось убивать тетеревей в 100 шагах; сибиряки же не стесняются стрелять и на 200 шагов.
Дробью часто ранишь птицу, и она улетает. Всем известно, как трудно убить тетерева зимою даже третьим номером дроби, стреляя в зоб. От пули же птица сразу падает мертвою. Звук или «голк», как говорят в Сибири, выстрела из дробовика несравненно сильнее, чем из винтовки. Редко тетерев усидит после первого выстрела из дробовика; из винтовки же высиживает три и четыре выстрела.
Стрельба из винтовки с подсошки далеко не так трудна, как кажется с первого взгляда. Самое лучшее положение для выстрела — сидеть, стоит только привыкнуть брать мушку да во время выстрела соблюдать полнейшее спокойствие, задерживая даже дыхание, — и можно стрелять без промаха. А что же может быть изящнее и приятнее удачного выстрела пулей на хорошем расстоянии?! Подъедешь, выделишь, щелк, как кнутом, — и птица комком падает с дерева.
Винтовка с длинным и толстостенным стволом есть специальное оружие всех сибирских охотников и промышленников. Делаются винтовки, как кажется, на Урале и десятками привозятся на все рынки преимущественно Алтайского округа.
Работа их весьма груба; замок кремневый, весь механизм снаружи; но ствол отлично нарезан и выверен; целик и мушка поставлены вполне правильно, и винтовка бьет прямым выстрелом в точку шагов за 200, смотря по калибру.
Большинство винтовок делаются малопульными калибром от 1,5 до 2,5 линии (от 3,81 миллиметра до 6,35 миллиметра. — Прим. редакции); но у зверовщиков-медвежатников я видел винтовки в 4 и 5 линий (10,16 миллиметра и 12,7 миллиметра, соответственно. — Прим. редакции). Пуля круглая, у конца цевья, доходящего до конца дула, проделана легкая подсошка, «рожки».
Впрочем, слишком малокалиберная винтовка неудобна: бьет только шагов на 60, а пуля слушает ветра; правда, что и слишком крупный калибр неудобен: очень уж рвет и уродует пуля птицу.
Hapезов в виде узкой дорожки обыкновенно делается шесть; только у самых маленьких бывает их четыре, и винтовка зовется уже «крестовкой». Стоит винтовка от 5 до 10 рублей; моя, с переделкой ложа и замка на пистонный в батальонной мастерской, обошлась мне в 15 рублей.
Такой-то малопулькой сибиряк бьет и белку в головку, и рябчика, и дрофу, а случится… стреляет и большого зверя.
Ж-в рассказывал, что раз, охотясь в барнаульских лесах, услышал он беспрерывную и частую пальбу. Придя на выстрелы, увидел он, что белковщик загнал на дерево небольшого медведя-муравейника и расстреливает его из малопульки. Ж-в хотел помочь, покончив медведя крупной пулей; но охотник протестовал: «Не тронь, барин, мой медведь».
Любопытнее всего было, что он давно уже расстрелял свой запас пуль и казнил медведя ольховыми прутиками, которые загонял в дуло в виде жеребейков (металлической опоры для установки литейных стержней. — Прим. редакции). И действительно, доконал-таки зверя, может быть, сотым выстрелом.
Я вполне верю возможности убить из малопульки даже и медведя, убедившись, что моя винтовка калибра около 2 линий (примерно 5 миллиметров. — Прим. редакции) в 50 шагах пробивает двухдюймовую (толщиной свыше 5 сантиметров. — Прим. редакции) сосновую доску.
Припоминаю я при этом выносливость беркута. Подъехал я раз к беркуту, сидевшему на отдельном дереве недалеко от опушки леса шагов на 60. Орел взглянул вскользь и, признав, вероятно, санки и лошадь не стоящими внимания, продолжал сидеть, нахохлившись. Я старательно прицелился, выстрелил, беркут взмахнул крыльями и полетел как ни в чем не бывало.
Я смотрел, не веря глазам. Промах в 60 шагах в подобную цель был немыслим. Но не пролетел беркут и ста саженей (около 210 метров. — Прим. редакции), как пошел книзу и грузно грянулся в снег мертвым. Пуля, как оказалось, прошла ему из бока в бок навылет.
Недостатки нарезного оружия
Главнейшее неудобство винтовки составляет трудность и медленность ее заряжания, для чего надо произвести несколько сложных и деликатных операций:
1) Отмерить и всыпать порох, что надо делать крайне осторожно, так как заряд жаль и несколько просыпанных порошинок изменяют выстрел. Насыпка весьма упрощается употреблением пороховницы с поперечным барабаном на пружине, вмещающем в себе отмеренный заряд.
Чтобы насыпать порох, довольно, вставив устье пороховницы в дуло, нажать барабан: нижнее отверстие его становится против дула, и заряд высыпается. Отпустив пружину, открывается верхнее отверстие, и барабан опять наполняется порохом.
2) Смазать ствол, так как при малом калибре ствол сильно грязнится, пуля не входит в нарезы и выстрел теряет всякую верность. Смазка делается из четырехугольного куска толстого, но старого и мягкого холста. Величина ее соображается с калибром. чтобы смазка не входила слишком легко и обратно не заседала в дуле.
Нарезанные тряпочки намачиваются растопленным салом, конопляным, или деревянным (низший сорт оливкового масла, — Прим. редакции), или, наконец, костяным маслом (высококачественное органическое масло животного происхождения. — Прим. редакции). Самое лучшее, естественно, деревянное или костяное, так как сало зимою твердеет на морозе и обсыпается: конопляное же масло сильно «олифует» ствол.
Всыпав порох, накладывают смазку на дуло и понемногу вдавливают ее в ствол, чтобы не прорвать, концом железного шомпола, слегка расплющенного, чтобы образовать закраину, которою и захватывается смазка при обратном движении шомпола. Прогнавши смазку до пороха, протирают дуло несколько раз.
В верхнем конце шомпола делается кольцо, в которое ввязывается крепкая ременная петля. Предосторожность не лишняя, так как иной раз на морозе шомпол со смазкой так плотно засядет в дуле, что приходится, надев петлю на сук, вытягивать шомпол из дула соединенными усилиями двух человек и даже лошади.
Раз же смазка сорвалась с шомпола и осталась в дуле, остается только выстрелить в воздух, так как загонять пулю сверху пыжа совершенно бесполезно — верный промах.
3) Вогнать пулю. Пуля, пригнанная так, чтобы она при надавливании входила туго, оставляя сверху срезанное колечко, накладывается на дуло и вгоняется сначала забойником, а затем уже досылается шомполом окончательно.
4) Ствол еще раз протирается смазкой. Тряпка меняется через каждые три или четыре выстрела; но, тем не менее, через 40 или 50 выстрелов ствол засоряется и винтовка начинает «высить». Приходится промывать ружье. В поле, впрочем, можно протереть ствол чистой тряпкой, намоченной скипидаром, который растворяет и уносит сгущенное сало или масло.
Ввиду медленности заряжания зверовщики, у которых зачастую жизнь зависит от возможности скоро зарядить винтовку, ввиду раненого и рассвирепевшего медведя считают необходимым непременно иметь рожок с отмеренным зарядом и пулю, прогнанную предварительно в ствол и которую можно прямо бросить в дуло.
Зато снаряжение охотника с винтовкой очень просто и удобно. На кожаном поясе забойник посредине, справа и слева — пистонница и мешочек с пулями, пороховница — за пазухой, смазка — в прикладе. Ничего не висит, не болтается и не мешает.
Может ли винтовка, заряжающаяся с казны, дать такой же верный выстрел, как и наша малопулька, для меня вопрос не решенный. Попытка переделать малопульку в заряжающуюся с казны, с затвором вроде Крынка, не удалась. Отличная прежде по бою винтовка сделалась никуда негодною.
Винтовка Новотни работы Лебеды также оказалась недостаточно верною. Слышал я от генерала Эрна, авторитета в деле охотничьего оружия, будто английское «павлинье» ружье не уступает в меткости сибирской винтовке, но в руках его не имел.
«Дипломатические переговоры» и сборы в дорогу
Подходит зима; лист уже давно облетел; пролет кончился, дрофы улетели; все заячьи места обследованы и выбиты. Река стала, но в Семипалатинске снегу еще нет, хоть морозы уже дают себя чувствовать. Начинаются у нас «дипломатические переговоры».
— А что, Александр Павлович, поди за бором уж снег выпал?
— Да вот обещал мужичок приехать из Канонерки… что он скажет!
Является наконец вестник и объявляет, что до Старосемипалатинска снегу нет; а далее ехать и по лесу ездить в санях можно.
— А тетеревей полет — страсть!
Начинаются сборы, так как, отправляясь на два дня за 60 верст (64 километра. — Прим. редакции), надо и о провизии подумать, и стеариновых свеч не забыть, а то придется сидеть вечер при ночнике с салом и питаться варевом, которым угостит бабуся, — картофельной похлебкой с вяленой говядиной или «селянкой», то есть солеными груздями в масле с яйцами.
Брать на зимнюю охоту лучше всего замороженные щи и пельмени, также замороженные в виде орехов. Стоит положить их в горшок, налить воды, вскипятить, и получается отличнейшее блюдо.
Подъездные сани, если они не оставлены в деревне с прошлой зимы, отправлены вперед, и, наконец, обыкновенно в пятницу, после службы и раннего обеда, отправляемся мы в Канонерку, куда и приезжаем часам к 8 вечера.
Начинаются распоряжения на завтрашний день о лошадях и подъездчиках. У Ивана — подходящие лошади, смирные и выстрела не боятся, да за дровами уехали. У Сидора только что из города вернулись. Наконец, лошадей достали, является для меня и Павла Ивановича вопрос: кто с нами поедет подъездчиком?
Вопрос важный, так как весь успех охоты зависит от искусства подъехать. Надо ехать, постоянно сближаясь к птице, но не поворачивая прямо на нее. Случалось, что какой-нибудь пень или упавшее дерево шагах в 200 от тетерева вынудит поворотить прямо на него; тетерев срывается и улетает.
Другой раз подъедешь на 50 шагов, но едешь мимо, и птица, сначала насторожившись и готовясь улететь, спокойно усаживается, не обращая более никакого внимания. Останавливаться надо сразу. Ничего нет вреднее, как стать, продвинуться несколько шагов, опять стать; редкая птица выдержит эту возню.
Проверенные помощники
У меня было два, так сказать, официальных подъездчика. В Топольном — Русаков, в Канонерке — Иван Иваныч Русаков — степенный и зажиточный семипалатинский мещанин, имевший свою заимку и порядочное хозяйство на Бель-Агаче, где он и проживал большую часть года.
Русаков свято верил во всякие заговоры, порчу ружья и прочее, не говоря уже про общую всем охотникам веру в приметы, дурное значение встречи с бабой, крайний вред вопроса, куда, мол, вы едете и прочее.
Русаков положительно отказался охотиться в Канонерке, потому «там ружье заговаривают». Никогда не забывал он, отправляясь, положить пшеничное зерно на пистон, так как «слово сквозь хлеб не проходит». Едем мы с ним раз в Топольном, и, несмотря на благоприятные условия, несколько раз сряду пуделяю.
«Дело не чисто», — решил Русаков, мое ружье заговорено. Но долго ли, коротко ли — первая птица убита.
— Эта не та, сударь, — приговаривал Русаков, пресерьезно вымазывая мне дуло винтовки кровью.
Еще убит тетерев.
— Все не та, — уверял Русаков.
Понемногу я наладился и стал бить почти без промахов; но так и проездили мы до вечера, не убивши той, то есть настоящей, а Русаков остался в полном убеждении, что ружье было заговорено, а он заговор снял.
Другим подъездчиком был у меня молодой крестьянин из Канонерки. Была у него, конечно, и фамилия, но мы ее не знали, а звали его все Иван Иванычем. Этот Иван Иваныч был милейшее и добродушнейшее дитя природы, вечно веселый, живой и услужливый.
Через год ему предстояло идти в солдаты, но перспектива эта его нисколько не смущала; и действительно, поступил он в наш же семипалатинский батальон, в 60 верстах от родной деревни; как кузнец, сразу попал в оружейную мастерскую и под серой шинелью остался тем же милейшим Иван Ивановичем.
Напившись чаю, пересмотрев ружья, оставленные в сенях, чтобы не отпотели в избе, укладываемся спать. Кажется, все устроено; одна забота — какова будет погода.
Дальние поездки на охоту, да еще на короткий срок, тем и нехороши, что собрался, заедешь… глядь, наутро буран и сиди целый день в избе. Собрался домой, а на другой день, как назло, отличная погода. А погода для этой охоты первое дело.
В слишком сильные морозы тетерева или вовсе не вылетают, отсиживаясь под снегом, или же забираются в средину самых густых сосен; в сильный, особенно северный, ветер они не сидят, постоянно перелетают и подпускают плохо.
Лучшая погода — или ясный тихий солнечный день при умеренном морозе, или же сумрачный, но теплый и опять-таки тихий день хотя бы со снегом. В такую погоду тетерева рассаживаются по вершинам сосен; в ветер же садятся преимущественно на «сухари».
И как четко вырезается стройная фигурка тетерева на небе. Ни одна нарисованная мишень не дает понятия о ясности и отчетливости его очертаний.
— А что, Иван Иваныч, какова погода?
— Ничего, вызвездило, да и морозец же!
Ночь прошла. Наутро, только что заря начинаете освещать окна, нарочно не закрытые ставнями, чтобы не проспать, все вскакивают, наскоро пьют чай и начинают собираться.
— Где же Иван Иваныч?
— Однако он ушел за лошадьми.
«Однако» — одно из любимейших украшений сибирского говора, вообще правильного, но обильного всякими своеобразными словами и оборотами. Сокращение окончания «ает» на «ат», употребление родительного падежа вместо винительного и прочее. «Купил четь топы гумаги» — говорит сибиряк, вместо «четверти стопы бумаги». «Гонят скота» вместо «гонят скот», и так далее.
Одна туземная барышня на любезный вопрос кавалера, отчего она не танцует, разразилась такою оригинальною фразою:
— Одна-то чего доспеть, когда никто не подымать.
Замечательная личность
В отношении своеобразных выражений был незаменим милейший Петр Степанович, моя «нянька» во всех поездках и путешествиях.
Познакомился с ним я еще в 1867 году, во время экспедиции на Музард.
— Петр Степаныч, — обратился я к нему на одном горном перевале, видя в стороне громадную кучу камней, очевидно, не случайно туда попавшую, — отчего здесь камни набросаны?
— А это, батюшка, у них уже такая нация или привилегия, что такому великолепию Божию каждый проходящий камушек бросив…
— Сударыня, — учил он раз одну барыню во время поездки верхом, — не ездите «проследием», ступайте колесницей. То есть колесною дорогою, а не тропинкою.
Петр Степанович вообще был замечательною личностью; начав службу простым казаком, не быв ни в одной школе, он дослужился до есаула. Плохо владея русскою грамотою, он отлично говорил по-киргизски и по-китайски, выучившись последнему языку во время двенадцатилетнего пребывания в Кульдже в конвое консула Захарова.
Он имел особый дар пользоваться общим доверием киргизов; в его юрте во время экспедиции простой ли поездки по степи всегда толпилась масса киргизов, сообщая все степные новости.
Раз А.П. Хрущов (вероятно, Александр Петрович Хрущев, генерал-губернатор Западной Сибири в период с 1866 года по 1875 годы. — Прим. редакции) в одну из обычных поездок позвал его пить чай.
— Я не желаю, я спать желаю, — с невозмутимою флегмою отвечал Петр Степанович и не подозревал в наивности сердца, какую высокую честь оказывал ему главный начальник края, приглашая к своему столу…
Долгожданное начало
Наконец, сборы окончены, рассаживаемся мы по санкам и разъезжаемся с Богом, каждый в своем направлении. У каждого с собою кое-какой запас, так как до вечера воротиться в избу уже не придется. Мороз действительно пощипывал, но полушубок, пимы и волчья шуба внакидку дают возможность выдержать мороз и покрепче.
Солнце встает, день совершенно ясный, но с востока тянет резкий ветер. Вопрос: усилится ли он, или стихнет, когда солнце подымется выше и пригреет.
Направляемся мы на южную сторону озера к узкой и длинной согре, где, по замечанию Ивана Ивановича, вчера опустились тетерева на ночевку; но пока еще ничего не видно… рано.
Наконец, на вершине тонкой березки показалась одна грузная птица; за ней — другая, третья — тут! Усевшись на березке, тетерева начинают клевать почки и подпускают хорошо, да подъезжать-то к ним скверно. Согра лежит в низине и окружена кочковатым болотом, по которому сани подвигаются, как по волнам морским.
Тетерева сидят и низко, и близко, но зато в такой чаще, что стрелять невозможно. Убьешь птицу, она завалится в такую траву или камыш, что надо всю сметку Ивана Ивановича, чтобы отыскать ее.
Так бьешься часа два: стреляешь много, главное — чтобы «сжить» тетеревей в бор, но прибыли мало. Наконец, один тетерев надумает лететь в бор; за ним — другой, третий… и потянулись с согры один табун за другим.
Пошла потеха!
В бору уже другое дело. Кудрявые сосны, ярко освещенные солнцем, стоят редко, подъезжать отлично; надо только найти, где разошлось стадо, и не потерять его потом. Едем шажком, оглядывая деревья, вдруг с сосны прямо над нашей головой сорвался тетерев.
— Ишь ты, где сидел.
— Смотри, Иван Иванович, куда летит.
— А вон, кажись, на сухомаковую сосенку сясть хотит.
— Ну поезжай к сухомаковой.
Тронулись мы рысцой. Вдруг Иван Иванович круто остановил лошадей.
— Стреляйте!
— Где?
— Да вон.
Оказывается, что мы неожиданно въехали в самую середину табуна, рассевшегося по деревьям. Начинается потеха. Тут уже главное не торопиться и верно целить, так как с одного места удается иногда на разные дистанции стрелять раз десять. Первый выстрел — промах.
— Ничего, сидит, — успокаивает Иван Иванович, заряжая мою винтовку.
Второй — тетерев рухнул с дерева, цепляясь за сучья, задержался было на развилке, но свалился-таки на землю.
Иван Иванович бежит подымать.
— Однако повысили!
— А что?
— Да в голову.
Ну ничего, примем во внимание, надо брать мельче мушку. Едешь дальше по тому направлению, куда видали, как летел хоть один тетерев, так как он летел непременно к табуну.
— Вон сидит.
Подъехали с правой стороны, так как стрелять налево ловчее. Подъехали — далековато, да попробуем. Выстрел, тетерев сидит, только мотнул головой — значит, пуля свистнула над головой. Второй — он поворачивается кругом.
— Обнаростился, — объясняет Иван Иванович.
Еще выстрел… сидит.
— Ишь огалчел.
Хитрость «деревенского дипломата»
Случалось, что, наскучив бесполезною пальбою, я брал дробовик, чтобы кончить дело: или свалить тетерева, или заставить его слетать. Много странных случаев встречается на этой охоте. То после выстрела тетерев свечкой взвивается вверх так, что его едва видно в воздухе, и затем падает с высоты мертвым. Пуля попала в живот.
Другой раз после выстрела дробью тетерев слетел, облетев круг саженей в сто (свыше 200 метров. — Прим. редакции) и вернувшись к тому же дереву, стал на него садиться, но, потеряв силы, упал. У него дробью пробило насквозь голову.
Подвезет иногда Иван Иванович на баснословную дистанцию.
— Стреляйте.
— Далеко.
— Дайте я.
— Ну бей.
Тут, очевидно, «деревенский дипломат» хитрил, чтобы самому выстрелить. Стрелял он в каком-то невозможном положении. Ляжет на спину, положив дуло на поднятую левую ногу и не приложив щеку к прикладу, а целит, откинув назад голову и неимоверным образом скривив физиономию и плечо, в 150 шагах не давал промаху.
Преследуя тетеревей, выезжаем. Наконец, на опушку леса. Табун переносится в другой бор. Ну куда же ехать? Искать новый или ехать за прежним. Решаемся перебраться в другой бор. В стороне слышен выстрел.
— А это Ваше превосходительство стреляет, — объясняет Иван Иванович, полагая, что титул «Ваше превосходительство», который дали мы одному генералу, иногда присоединявшемуся к нашей компании, должно быть, фамилия или прозвище.
Прозяб мой Иван Иванович.
— А, поди, там Ваше превосходительство водку пьет?
— Может быть. А что?
— А Вы, барин, не пьете?
— Нет.
— Напрасно, — искренно сожалеет Иван Иванович.
Итоги охоты
Подвигается день, вместе с тем прибавляется кучка набитой дичи в передке саней. Под вечер идет самая горячая пальба. Птица наелась, налеталась… и сидит смирно.
Вдруг в самом разгаре оказывается… пороховница пуста; дело поправимое, запас пороху с собой. Еще через несколько времени — смазок нет. Ну уж это совсем дело дрянь. Начинаются тщательные поиски в санях, нет ли где старой брошенной смазки, которую по нужде можно употребить в дело. Наконец, и те израсходованы.
Винтовка начинает «врать» немилосердно, приходится ее оставить и по необходимости взяться за дробовик. Между тем тетерева опять перенеслись на согру, обсыпав ее, как галки. Солнце садится.
Думаем попытать в последний раз, но уже на согре никого нет. Вся птица опустилась на землю ночевать. Остается воротиться в избу, заметив ночевку, чтобы с этого места взять тетеревей на другой день.
Подъезжаем к деревне, слышны выстрелы на дворе. Александр Павлович выверяет винтовку, на которой он как-то сбил целик. Понемногу собираются все.
— Сколько у вас?
— Двадцать.
— А у Вас, Александр Павлович?
— У меня сегодня плохо, — скромно отвечает он, — всего 36.
Начинается чистка ружей и заготовление смазок. Изба наполняется запахом сернистого водорода. Затем чай и ужин, приправленный рассказами о разных странных и удивительных случаях, встреченных на охоте. Затем спать в надежде, что утро вечера мудренее.
На второй день по возвращении с охоты собираемся домой. Тетеревей складывают в кули, рассчитываемся с хозяевами и на ночь в Семипалатинске.
Для соображения приведу расчет, во что обходилась нам двухдневная охота, доставлявшая штук 150 тетеревей.
Прогон за тройку на 60 верст (64 километра. — Прим. редакции) в два конца — 5 рублей 40 копеек. Наем лошадей для подъезда по 50 копеек, итого — 5 рублей. Двум подъездчикам — 2 рубля. Хозяйке — 1 рубль. Всего — 13 рублей 40 копеек. Максимум — 15 рублей.
В. П-кий, 1879 г.
Свежие комментарии