Бур на 180: история про громадных лещей

В первые годы после прихода волжской воды в дубовые леса и луга у каждой рыбацкой лунки лежали килограммовые окуни и плотва, а также щуки весом по 10–15 килограммов. Рыбалка здесь была отменная. Щуку и прочую рыбу мы ловили прямо в лесу, часто тут же, на льду, и ночуя.

Не так давно мы добирались сюда в единственном железнодорожном вагоне, который тянул маленький пыхтящий тепловозик, а попросту «мотовоз». Он развозил рабочих леспромхоза, но брал и рыбаков.

Теперь это местечко — поселение дачников, рыбаков и романтиков, по дешевке купивших дома жителей, переселенных в другие места, — величают по названию станции: Дубовая.

Надо сказать, пребывание здесь «новичков» зависит от того, будут ли поднимать уровень Чебоксарского водохранилища до максимальной отметки или нет, ведь при очередном подъеме воды «Нью-Дубовая» исчезнет с лица земли окончательно.

ПЕРВОЛЕДЬЕ НА ДУБОВОЙ

В три дня остекленели, покрылись звонким ледком протоки и заливы у пристани Дубовой. Черным казался прозрачный молодой лед над коряжистыми ямами, а на отмелях лежал он чисто и светло. Прыскали из-под него в разные стороны красноперые полосатые окуньки и плотвички-сороги, чуткие к осторожным шагам первого рыболова.

Ясная погода стояла несколько дней, а потом на неокрепший еще лед, на багрянец ранних морозов упала с неба настоящая зимняя метель.

Проклиная все на свете, месим мы километры рыхлого снега. Здесь они немереные. Путь проверяем пешней. Лед, казалось, крепкий, однородный, толще восьми сантиметров, но вот вышли к островам, и пешня после легкого удара так же легко скользнула вниз. Промоина. Осторожно обходим опасный участок.

День проходит в поисках мелкой рыбешки — живцов. А когда сереет небо, ищем крышу над головой.

Ночуем в землянке — они есть почти на каждом острове. Гудит печурка, краснея раскаленными жестяными боками. В оконце, затянутое пленкой, смотрит лунная ночь. Значит, завтра прояснит, подморозит. Где-то в протоках ухает ломаной трещиной лед. Мягко дремлется-спится в тепле землянки, логове лешака.

Поутру выставляем жерлицы, обживляя их в основном колючими сопливыми ершами за неимением другого живца. А вот и первый подъем алого флажка. Катушка жерлицы шевелится и начинает медленно крутиться. После подсечки из лунки выползает красноперый окунище с полкило. Шлепая брезгливо выпяченными губами, он ворочается на инистой крошке.

Первая красивая и серьезная рыба! А когда распогодилось, на мормышку и блесну стали попадаться окуни-окунишки и серебристая сорога.

Щучьи выходы начались часам к десяти. Щука брала некрупная, до двух килограммов, но резва она была по-осеннему. Сразу после подъема флажка катушка, сделав несколько оборотов, начинала бешено раскручиваться. Тут не зевай, иначе быть твоей снасти в коряжнике.

Не подвел первый лед, стал праздником и в этот раз.

Фото: Александр Токарев.

С утра уходим в протоку между островами. У жерлиц остается Володя стеречь хватку. Он не любитель ходовой ловли. Предпочитает посидеть у снастей, глядя в небо, пуская дым, философствуя и неторопливо дергая время от времени мелюзгу, годную на живца.

Но едва загорается флажок надо льдом, куда только девается его неторопливость! Володя несется к жерлице, взметая снег, и уши его офицерской шапки хлопают по плечам, словно у спаниеля.

Мы с Сергеем решаем поискать окуня. Переходим через остров по просеке — летнему лодочному переволоку. По этой же просеке еще потемну с треском и хохотом прошла веселая компания, очевидно, крепко «позавтракавшая» на берегу.

В сторону от тропы отходят свежепротоптанные кривые ходы по непрочной целине. Кое-где темнеют примятые «лежки», явно не заячьи. Отдыхали, видимо, ребята, в решето избурили площадку льда у позеленевшей коряги, торчащей посреди протоки, провалились пару раз в промоины, оставив черные дымящиеся полыньи, а потом ушли куда-то то ли рыбу искать, то ли приключения…

Мы вначале блесним на готовых лунках. Но, похоже, место засвечено, не берет. Сергей бурит на середине протоки, а я ухожу к обрывистому берегу.

Здесь глубже. Лед под обрывом имеет свой рисунок: от темного пятна в центре расходятся по спирали круги-разводы. Очевидно, здесь обратное течение. Вода ходила кругом, а потом с морозами так и застыла. Я смело шагаю в центр этого водоворота и… замираю на месте.

Лед под ногами трещит и прогибается. Выступает вода. Пешня почти без удара проваливается вглубь. Э, да тут толщина льда не более трех сантиметров! Еще немного — и купаться мне в ледяной купели. Это мы уже проходили. Не дыша, скользящими шагами иду назад, а вслед бегут трещины, догоняет вода. Сергей видит мои маневры.

— Ты чего крадешься? – кричит.
— Рыбу не хочу пугать, здесь ее немерено. Вот, прямо подо мной, об лед бьется!
— Привет ей передавай! Будешь тонуть — вытаскивать не буду!

Сергей, посмеиваясь, шагает по протоке, глядя в мою сторону, и вдруг плавно куда-то опускается. Только голова чернеет над серой гладью. Осторожно подбираюсь к нему, готовя шнур с тяжелой гайкой на конце. Но товарищ, фыркая и вспоминая местную шишигу со всеми водяными и его близкими и дальними родственниками, выползает на лед сам.

— Как водичка? — бодро спрашиваю и на всякий случай берегу нос: мне почему-то не нравятся Серегины глаза.

Вскоре на острове полыхает пожар. По-другому не назвать кострище, который запалил товарищ. От Сергея клубами валит пар. Я копаюсь в рюкзаке и, взобравшись на остров, отдаю Сергею фляжку.
— На, погрейся! Только не делай из водки культа. День впереди, еще не раз, может, искупаемся.
— Плавали — знаем!
— Я видел, как ты плавал…
Вслед мне летит корявый пенек.

Я устраиваюсь на середине протоки у топляка, торчащего во льду, словно крокодил. Бурю сразу две лунки. В одну опускаю мотыля на медном глазке, а в другой полощу желтую блесенку с бусинкой на крючке.

Вверх-вниз, ко дну, пауза. Опять вверх. Поднять не успеваю. Леска тяжелеет и упирается. Из лунки выползает ощетинившийся окунь в полторы ладони. Сбрасываю его на лед и снова в азарте опускаю блесну в лунку. Она уходит в сторону и, не успев остановиться, снова попадает в чью-то жадную пасть. Пошло!

Про удочку с мотылем забываю. А зря. Лишь когда она ныряет в лунку, хватаю снасть. На крючке-заглотыше, подвязанном выше мормышки, бьется крупная сорога. Наживляю мотыля, опускаю тандем из мормышки с крючком под лед и снова берусь за удильник-блеснилку.

Фото: Александр Токарев.

Обманка уходит в лунку, и я выдергиваю ее, делая паузы секунды по три-четыре в нижнем положении. Стайка, видимо, отошла, пока я с сорогой возился. Но все равно упрямо машу удильником. Подойдет полосатый!

Кивок вздрагивает, и на леске виснет что-то вялое и тяжелое. Вываживаю и беру рукой. На льду тяжело бьется еще более крупная сорога. На скоромное потянуло лицемерку-вегетарианку! Это, конечно, не новость, что крупная белая рыба хватает блесну, но на льду это у меня впервые.

Засеклась рыбина не багрением, а по всем правилам, заглотив блесну чуть ли не до жабр…

Увлекшись ловлей, я ничего не видел и не слышал. А между тем со стороны острова раздался треск. Это морж Серега, так и не просохнув, ломился через кусты на лед. От него за километр разило водкой, пар валил, кажется, изо всех отверстий, а из ноздрей, как мне привиделось, вылетал огонь.

Глаза смотрели в разные стороны. А еще мне причудилось, что рядом завизжал бензиновый ледобур. В момент я оказался в кольце двойного ряда лунок. Даже под моим стульчиком чернела дырка…

— Он без меня окуней, ах-ха! Ох-хо! Да я… Сейчас-сейчас! — страдал Серега.
А я с тоской вспомнил старое правило: когда обурят, то уже не поймать ни тому, кто обурил, ни тому, кого обурили.

Но окунь тоже, видимо, был навеселе и хватал как мою блесну, так и Серегину…

К вечеру в протоке показалась унылая процессия, напоминающая пленных наполеоновских кирасир на Старой Смоленской дороге. Спотыкаясь, они брели по льду, пугливо озираясь и ощупывая лед. Сухих в процессии не наблюдалось.

Это была знакомая «веселая» компания…

ИЗБАЛОВАННЫЕ СУДАКИ

Сегодня мы едем на Дубовую за судаком. На такой рыбалке я не был давно, и по слухам многое в ней изменилось.

Если раньше судаки и берши жадно хватали обычные «голые» блесны из мельхиора и латуни, то теперь они вконец избаловались и без подсадки резаной тюльки смотреть не хотят на самую дорогую обманку.

Кроме того, продвинутые рыболовы-снобы, вооруженные всей электроникой мира и пересевшие на снегоходы, совсем испортили доверчивую и легко внушаемую рыбу, вбив в ее колючую голову привычку замечать только приманки с флуоресцентным покрытием.

Раньше-то что, судак более зоркий был? Ведь как-то видел он в самой глуби невзрачные самоделки из мельхиора, напаянного поверх свинца, а теперь и на пяти метрах без очков не замечает самую серебряную из серебряных приманок…

Фото: Александр Токарев.

Нельзя сказать, что я совсем не подготовился к современной рыбалке. Купил «шведские прыщи» (вот уж действительно прыщи на заднем месте, если прикинуть деньги, отданные за них), а также «адмиралов», светящихся так, будто на их корабль было совершено ядерное нападение.

Причем «адмиралы» были двух видов: отечественные, с глазом у хвоста, и китайские, с глазом на месте. И мормышки были приобретены также светящиеся.

Итак, мы выгружаемся и тащим за собой волокуши, словно балансируя над черной бездной, когда под нами открывается яма. На желтых песчаных отмелях из-под ног прыскают врассыпную полосатые «матросики». А когда выходим на исходную линию, где глубина за десять метров, то бездна под ногами становится чернее черного.

И хотя лед уже надежный, около 6–9 см, на душе как-то неуютно от зияющей под ногами вселенной. И как-то странно видеть баржи, которые идут по судовому ходу, когда лед сковал, на первый взгляд, всю Волгу от берега до берега. Но фарватер, видимо, еще открыт…

На месте выясняется, что и судаку и бершу до лампочки все мои «адмиралы» и «прыщи». Сегодня избалованный «рыб» выбирает японские деликатесы в виде балансира и свежей рыбы, где роль суши исполняет та же пресловутая тюлька. Причем тюлька цепляется только на нижний тройник.

Но у меня нет этих балансиров, и я скучаю до тех пор, пока товарищ по рыбалке не делится со мной. Правда, как выясняется, и на «японца» судаки и берши берут, если на балансире наклеены светоотражающие полосы. Вот до чего испортили рыбу!

Так что выделенный мне напрокат балансир не работает в полную силу. Но худо-бедно, а без рыбы я не остаюсь. Как оказалось, в этот день везде судак и берш больше дурачились, чем ловились. И очевидно, причиной тому послужил прозрачный, как стекло, лед и яркий солнечный день.

Позднее, уже в декабрьские рыбалки, когда и лед был толстый, и снега на нем намело, выезды за судаком стали более результативными.

ЛЕДОБУР НА 180

Были когда-то времена, имя которым «пир во время чумы». Волжская вода, подпертая плотиной Чебоксарской ГЭС, хлынула жадно на луговые раздолья, пришла в заброшенные выселки-деревеньки, покрыла кладбища с рассохшимися крестами, забурлила в березняках и остановилась лишь под крутоярами, ставшими теперь волжскими берегами.

С этой жадной водой, сочно лижущей новые берега, столь же жадно вышла на бывшие луга всякая рыба. Здесь было много корма для белотелой сороги, желтоглазого язя, уклейки, а значит, для любого хищника, который не избегает мелководья.

И тогда никого не удивляли лежащие у лунок килограммовые сороги и окуни, восьми- и десятикилограммовые щуки. Случалось, и пудовая сядет на тройник жерлицы. Славные были времена для рыболовов, не виноватых, конечно, в том, что из Волги сделали водохранилище.

Выпало и нам с Андреем побывать на этом «пиру». Поскольку мы с товарищем в этих местах раньше не бывали, то оснащены были, как и подобает речным и прудовым рыбакам, «малявочникам»: тонюсенькие лески, насколько тогда позволяло клинское производство, бур-коловорот на 100, багорик из проволочки, мормышки-глазки.

Суровая волжская рыба разгромила наши снасти в один миг, и уже к следующей рыбалке мы подготовились основательно и вышли к месту азартно-уверенные в своих силах. А местом была кромка затопленного леса, за которой начинались глубины до десяти метров.

Солнце еще мутнело за березняками и дубами, вмерзшими в лед. Заспанно-хрипло каркало воронье на лесных полянах, шуршал снег под нашими «химчулками». Наконец мы на месте.

Фото: Александр Токарев.

— Бурим?
— Давай!

Глубина шесть метров. И течение есть, хоть и несильное. Для мормышек с горошину вполне сносно, хоть иногда и поднимает со дна. Насадка обычная — мотыль.

Мормышка с мочкой развевающихся мотылей юркает в лунку, но до дна не успевает дойти. Словно натыкается на что-то. И это «что-то» вдруг тяжело пригибает удильник. Есть! Подтягиваю упругую тяжесть, но сдаю рыбе леску обратно. Еще раз кверху, мучительно, с гримасой на лице и холодеющей душой где-то в животе…

— Ты чего там? — поднимается с ящика Андрей.
— Багор, багор, Андрюха!

Шуршит снег под ногами товарища. И он плюхается уже рядом.
— Чего там?
— Поднять не могу. Все, пошла вроде. Сейчас возьмем…

Но рыба встает в лунке — тупо и враспор. Ни туда ни сюда. Сую руку в лунку и нащупываю внизу только кончик скользкого и холодного рыла.

— Багром давай!

Но из лунки мы выдергиваем только голову громадного леща…

В тот день мы обезглавили несколько таких рыбин, потом разругались, плюнули, выпили и уехали домой.

И с тех пор всегда и на любую рыбалку волочём мы на себе тяжелые буры на 180, высверливающие во льду этакие скважины. И высверлив по два десятка подобных «лунок», падаем на лед и жадно пьем воду прямо из них, а от наших голов парит, как в бане.

Но мы твердо знаем, что теперь не уйдет от нас ни заговоренный лещ на два с полтиной, ни щука на двенадцать кило, пуд…

Источник