Вообще-то звали его Юркой. Мать в редких порывах нежности кликала «Юрасик». Ну а соседи, уставшие от выходок отбившегося от рук оболтуса, за глаза, а порой и прямо, да следует признаться, и заслуженно, величали Дурасиком. Нет, он не был хуторским юродивым. Как раз интеллектом-то его Бог и не обидел. Но, как это часто бывает, когда некому придать внутренним ресурсам правильный вектор, силы эти находят выход в делах не всегда благовидных.
Отец «пил горькую», следовательно, считал себя человеком занятым, и на всякие глупости, вроде содержания семьи и воспитания сына глядел философски. Мать, видя в сыне продолжение ненавистного мужа, и не думала рассуждать о высоких моралях. Свобода!
Школьные учителя, попытавшиеся было взрастить достойного «строителя коммунизма», вскоре обоснованно решили, что коммунизму безопаснее строиться другими руками.
Школу Юрасик всё же закончил, но дальше учиться не захотел, ибо было у него две страсти: лошади и охота. А когда всё, что составляет смысл твоей жизни, рядом, «зачем ума искать и ездить так далёко».
Оно и понятно. В казачьем хуторе пацану с малых лет не уметь скакать охлюпкой, связать из куска верёвки уздечку, объездить неуку – позор и лишение казачьего звания. Председатель колхоза, сам потомственный казак и любитель донской породы, привёз с конезавода пару чистокровных скакунов на племя, выучил конюха в жокейском училище, и организовал конно-спортивную школу для хуторской детворы. Теперь колхозные казачата брали на скачках в ближайшей и не очень округе главные призы, не особо и напрягаясь.
Участь Юрасика была решена. То, чем пугали родители своих нерадивых чад, вроде «будешь плохо учиться – пойдёшь после школы быкам хвосты крутить», стало сбывшейся мечтой. Дурасик он и есть Дурасик.
Ружьё осталось от деда - старенькая, но добротная одностволка ИЖ-17. Латунные гильзы не знали износа. Порох-дымарь и пистоны легко выпрашивались у взрослых охотников. Пыжи рубились из старых валенок и войлочных конских потников, а лить и катать дробь и вовсе доставляло удовольствие.
Итак, боеприпасы были. Был и неимоверный азарт, и крепкие молодые ноги. Не было только серьёзных трофеев. Утки падали на раз, получалось и с перепелами, не говоря уже о «прямолинейных» голубях-витютнях и фазанах. Но грезился тяжёлый осенний гусь.
Значились в трофеях быстрые степные русаки, матёрый лисовин, капканами ловил ондатру, хорей и куницу-белодушку. Но когда бывалые охотники принимались хвалиться косулями, свирепыми секачами, а то и седыми волчарами, пронимала Юрку потная дрожь и непонятная тоска сковывала сердце. И тогда во сне он непременно подкрадывался к виденному только на картинках в книжках и охотничьих журналах глухарю, скрадывал бородатого лося, бил целыми стаями злобных волков и, дрожа от нетерпения, вглядывался в чело гигантской берлоги. Да, там, в своих беспокойных охотничьих снах, он был уверенным в себе, многоопытным таёжником-промысловиком. А наяву был Дурасиком.
Волчицу этой весной он видел. Исхудавшая и облезлая, тащила она в зубах куда-то здоровенного сурка-байбака. Поговаривали, что в апреле где-то в Хохлячьем лесу егерь Степан нашёл логово и смог забрать только двоих волчат и подкараулить волка-отца. Судьба остальных щенков и матери осталась неизвестна, куда-то перебрались. Юрка попытался выследить волчицу, но молодая жерёбая кобыла Стрелка под ним захрапела, почуяв зверя, заартачилась, встала «на дыбки» и отказалась повиноваться.
Можно было бы попробовать пешком, да табун, пасшийся неподалёку над речкой, надолго не бросишь.
Теперь стоял конец октября. С утра Юрка оставил табун на стерне убранного поля, а сам поехал на резвом ногами, но простодушном коньке Лёнчике по-над узкой речонкой в надежде поднять уток. За лошадей переживать не стоило – вожак, чистокровный дончак и умница Бостон, сам стабунивал кобылиц и не составлявших ему конкуренции меринов, сам водил на водопой и не подпускал чужих.
Из-под тальниковых кустов на повороте реки шумно и кучно вырвались утки. Бахнул в толпу. Самодельная дробь догнала яркого селезня около противоположного берега. Перекувыркнувшись в воздухе, крыжень ткнулся в прибрежную осоку, посучил крылом и затих. Юрка спешился с невозмутимого Лёнчика и побежал переправляться по старой полуразрушенной бобровой плотине.
На той стороне дышала осенней прелью ветхая густая левада. Зимой здесь всегда с собаками обнаруживали пару лис, а в эту пору можно было надеяться на встречу с огненнопёрыми фазанами, да раз в пятилетку везло наткнуться на чудную, до неприличия вёрткую и вкусную птицу с грустными коровьими глазами и длинным клювом.
Вальдшнеп вспорхнул совсем рядом, но так завилял между толстенных верб и росших по краю берёзок, что Юрасик только успел наугад пальнуть в его сторону - хоть бы и был второй ствол, не успел бы. Перезарядился разноразмерным бекасином, вложил приклад в плечо и на цыпочках двинулся дальше – не весенняя тяга, по одному не будут тут рассиживать. Следующие кулики поднялись один за другим, почти вместе. Юрка был готов, и после выстрела радостно подпрыгнул. Есть! Есть первый в жизни вальдшнеп, про которых так хорошо написано в «Лесной газете» Бианки! Он восторженно держал в трясущихся руках дивную птицу, гладил скромно-пёстрые перья. Потом вытер каплю крови с испачканного чернозёмом клюва и пальцем закрыл всё ещё смотрящий с немым укором птичий глаз.
Спохватившись, вспомнил про селезня, подобрал крякаша, и уже совсем оправившись от пережитого, вприпрыжку бросился назад к коню.
Лёнчик безучастно посмотрел на светящегося счастьем охотника и опять принялся стричь крепкими резцами жухлый пырей. Обычно и ружьё и добычу на показ Юрка выставлять побаивался – документов-то нет пока никаких. Пожилого егеря Степана не боялся – уйти на добром коне от гибрида «Минска» и «Ковровца» - раз плюнуть. Да вдруг участковому пожалуется, а Николай Иванович - «Аниськин» опытный, от него не спрячешься. Однако на этот раз показушно приторочил к передней луке казачьего седла свою добычу. Вот, мол, смотрите каков! А вы – Дурасик-Дурасик… Эх, ещё бы фазана взять до комплекта. На гусей сейчас и надеяться нечего – появляются пролётные в наших краях только к середине ноября.
Рысью поднялся на бугорок – табуна на виду не было, видимо Бостон увёл дальше по полю, или в балку. Такое случалось, поэтому не переживал, а направил коня мимо пруда – вдруг фазаны из камышей в подсолнухи кормиться вышли. Ехал шагом, поглаживая добычу. Лёнчик на ходу срывал шляпки подсолнуха, грыз, смешно мотая головой, пытаясь не уронить деликатес. Лошадей не было и на втором поле, и на третьем… Взволнованный, Юрка стал приподниматься на стременах, стараясь рассмотреть знакомую россыпь лошадиных силуэтов. На той стороне широкой балки пестрел лишь гурт колхозных коров. Нехорошо засосало под ложечкой. Намётом пустил коня на самую высокую точку.
В дальнем углу скошенной ячменной «клетки» увидел сгрудившихся в кучу коней в окружении двух или трёх крупных овчарок. Откуда здесь собаки?
- Волки! – неожиданно бритвой полоснула по сердцу тревожная мысль.
- А-а-аа.. – ветер засвистел в ушах, конь растянулся в бешеном галопе. Вдруг вспомнилось: ружьё! В патронташе был один-единственный патрон с картечью и ещё пара с крупной дробью.
Расстояние стремительно сокращалось. Не доскакав метров семьдесят, выпалил на скаку в сторону ближнего хищника. Попал-не попал, не важно! Волки метнулись от табуна и стали уходить по-над подсолнечником в направлении Прошкиного леса. Лошади, сбившись головами к центру круга, возбуждённо храпели. Придержал Лёнчика, как вдруг тот дёрнулся всем телом в сторону, и Юрка вылетел из седла на клёклую землю. Повод удержал, вскочил, не помня себя, удерживая на натянутых поводьях пятящегося и храпящего дончака. Метрах в десяти лежал в неестественной позе волк, но, кажется, не тот, в которого стрелял, а поодаль – окровавленный жеребёнок-стригунок.
Суки! Отомстить! Ружьё валялось рядом, но шейка приклада была сломана. Плевать! Догоню, а там как-нибудь! Вскочил в седло, огрел нагайкой вдруг ставшего непослушным коня. Тот встал на дыбы, но всё же пустился намётом, направляемый горячей рукой вслед разбойничьей стае.
- Ничё-ничё! Лёнчик – конь добрый, нагоним! К лесу пойдут – больше им некуда.
Проскочил посадку, не слыша, как колючие ветки акации рвут кожу. Вон они! В злобе и азарте лупил плетью по взмыленным бокам коня.
До леса оставалось километра три. Один зверь явно приотставал, и когда его уже почти настигли, вдруг присел на задние лапы, ощерив клыкастую пасть. Конь тоже остановился, дрожа всем телом. Охотник кое-как выцелил. После выстрела волк вскинулся, крутнулся на месте и завалился набок. Лёнчик шарахнулся, скорее не от выстрела, а от близости извечного врага, но Юрка снова пустил его за стаей.
Не сбавляя хода соскочил в балку…
Очнулся Юрка в больничной палате. Ужасно болела голова, саднило всё тело, было тяжело дышать.
- Очухался, казачок? Слава тебе, Господи! Яков Иваныч! – пожилая санитарка поспешила за доктором.
Явился сам главврач в окружении медсестёр:
- Живой? Ну и молодец! Болит?
- Ага.
- А ты как хотел? Сотрясение, ушиб лёгких, про синяки и ссадины уже молчу! Странно, но переломов нет. Так-то, казак. Мать там волнуется в коридоре, она всё и расскажет. Звать?
Юрка сглотнул тягучую слюну и кивнул.
- Юра, сынок, больно? – мать, ещё больше осунувшаяся и постаревшая, несмотря на неполные сорок, примостилась на кушетку рядом.
- Не дюже… А как я? Это…
- Молчи. Конь ногою в сурчину попал. Жорик Кузнецов всё с бугра видал. Он хозяйских коров стерёг, только пеши был. Всё видал, а помочь никак не мог. Уж когда ты упал и не встаёшь, он побег, там на поле трактор-стогомёт гырчал, на нём тибе и привезли в хутор, а оттель уж на председателевой «Волге» в район. Думала, убилсы ты до смерти.
- А кони?
- Вот идоляка, еле живой, а сам про коней спрашиваить. Целые твои кони, жеребёнка только от Стрелки зарезали, да Лёнчик на ногу не становится. Поправится, куды он денется.
- А волки?
- Это тебе нехай Степан расскажет, он тоже тут. Позвать?
Вошёл егерь:
- Ну что, теперь попался, браконьер?
А глаза смеются.
- В общем, крестницу ты мою убил. Ту, что весной я на логове упустил. А переярка жеребец копытом зашиб. Они и не должны бы вроде у нас шкодить - в соседнем районе их часто видали, там овец держат. Сегодня в ваших подсолнухах дневали, там посерёд поля солонец с камышами. А тут кони твои. Да ещё жеребята играются, игогокают. Вот, наверно, и решила матёрая молодых поучить. А так вроде и не должны бы, не голод, чтобы днём. Ты ей сперва в ногу картечью попал, вот и поотстала она.
- Ружьё я твоё подобрал. Ствол целый, а дерево – дело поправимое. Только я его, пока из армии не придёшь и билет не получишь, у себя припрячу. Тебе когда в армию?
- Через месяц, надо было…
- Ну вот, всё равно, пока подлечишься, то, да сё – поохотиться уже и не успеешь.
- А участковый не узнает?
- Знает уже, да я с ним переговорил. Он мужик понимающий.
- Да, там за волков ведь премия положена, - уже уходя, оглянулся егерь. - Но тебе вроде как и нельзя. Я оформлю на себя, а деньги матери отдам. Проводы надо ж справлять?
- Спасибо, дядь Стёп.
Назавтра мать снова появилась в палате, прижимая к груди узелок:
- Юра, ты йисть хочешь? Я тебе чёрта этого носатого изжарила, будь он неладен.
Если б видела мать, как под повязками, покрывающими почти всё лицо сына, расплылась счастливая улыбка.
А Дурасиком с тех пор Юрку больше никто не называл.
Свежие комментарии