На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Охота и рыбалка

25 419 подписчиков

Свежие комментарии

  • Виктор Симанович
    это не из разряда доступной для обычного рыболоваРейтинг самых вку...
  • Яков
    О самой охоте ничего своего, только слова переставляете местами, делая текст ещё хуже. А "Королевский выстрел", чтоб ...Вальдшнеп на мушк...
  • Астон Мартин
    интересноВинтовка Bergara ...

Обида

зимняя охота в тайге

В заснеженном и замершем от жгучего мороза Кедровом распадке еще не отгорела утренняя зорька, а промысловик Николай Первушин — сухой и по-ребячьи подвижный — уже торил с лайками Угрюмом и Лаской новый путик. Накануне охотник совершил сорокаверстный переход от базовой избушки. В Кедровом распадке устроил временную стоянку, лег поздно и не отдохнул как следует, но своему правилу — вставать в тайге с солнцем — не изменил. К тому же Николаю не терпелось обойти этот самый дальний угол своего промыслового участка и убедиться в достоверности обнадеживающих данных авиаучета пушных зверей и дичи.

Встреча с «сохатым»

Едва Первушин удалился от палатки на версту, как из ближайшего ерника нежданно раздался басовитый и злобный лай Угрюма. «Лося держит!» — ожгла охотника догадка. Он быстро огляделся, приметил с подветренной от зверя стороны островок ивняка и побежал вкруговую под его прикрытие. Ружье перезаряжал на ходу и чуть не поплатился: из озябших и дрогнувших пальцев едва не выскользнул пулевой патрон.

Волноваться было с чего: такая удача подваливала ему впервые. Лосей, правда, Первушин уже добывал, но на специальных охотах, к которым заранее готовишься. А тут… как во сне или плохом кино: только прибыл на новый участок, поставил палатку, и вот он, положенный тебе по лицензии «сохатый»! Сумеешь взять и забудешь о проблеме с пропитанием, с наживкой для ловушек и привадой.

Вот только бы не пострадал Угрюм! Держать лося в ернике — густом мелком березняке — для собаки опасно. Далеко не каждая полезет в него за зверем. Лосю-то ерник что будь, что нет, а лайке неудобно крутиться перед мордой «сохатого». Того и гляди прижучит он ее к кустам, и тогда не миновать рогов или копыт.

До редкого ивняка, примыкавшего к ернику, оставалось шагов 15 — самые трудные для скрада, да еще в большой мороз. Тут важно не подшуметь, не обнаружить себя до верного выстрела.

Дышать вдруг стало тяжело, сердце зашлось, рот удушливо приоткрылся. Охотник ничего не улавливал теперь, кроме все более отчетливого тяжелого топота и захлебывающегося, готового сорваться лая. И глаза его, прицельно сузившиеся до щелок, видели лишь ту часть наплывающего калейдоскопа стволов и веток, за которыми уже маячило большое темно-серое пятно.

Николай взял на изготовку ружье и пошел, скрючившись, в опаске зацепить ветку или сухой сучок. И тут-то прямо под ноги выскочила будто из-под снега Ласка — беленькая и пушистая, как свежая перенова.

«Пошла, фас!» — притормозив, зло прошипел Николай. Но собака, вместо того чтобы помчаться на подмогу Угрюму, по-прежнему путалась в ногах и поминутно оглядывалась, будто не узнавая хозяина. Раза два тот едва не упал, натыкаясь на собаку лыжей, и всякий раз Ласка тихо взвизгивала, грозя погубить все дело.

Она снова загнанно оглянулась, и ее бусые, приметные на белом глазки, с ресниц которых хозяин любил иногда обдувать иней, встретились с его, Николая, взглядом — чужим и злым, как тот, что однажды поверг ее в ужас.

«Пош-шла, с-с-с…» — вновь зашипел не своим голосом хозяин, отчего Ласка и вовсе прижала уши и осела на снег поперек лыжни. И такое в решающие секунды охоты! Слов уже не было. Первушина колотило изнутри, когда он снял правую лыжу, поддел носок унта под грудь Ласки и резко отшвырнул ее в сторону…

Напрасные усилия

Еще раз оглядевшись, Николай понял, что зря наказал лайку. Заснеженный куст, за которым он укрывался, рос на самой кромке ивнякового островка. Дальше — прогал, пройти по нему незамеченным невозможно. И оставалось единственное — в густом занавесе веток отыскать для пули хоть какую-то убойную щель.

Но едва Николай приложился к ружью и, совместив с прорезью мушку, заповодил стволами, как лось вдруг сиганул, будто стреноженная лошадь, и рванул прочь напролом. Гром поспешного дуплета, свист рикошетов и затихающий треск уходящего зверя — что может быть горше для охотника?!

Преследовать «сохатого» по убродному снегу было бесполезно. Первушин позвал пса и, когда тот вернулся, тяжело дыша и зализывая поцарапанный нос, пожаловался, как человеку:

— Эх, Угрюм, убежало наше мясо!

Тот даже не взглянул на хозяина. Николай вздохнул и вспомнил о Ласке. К его удивлению, она не только не прибежала, но даже не отозвалась на настойчивые оклики. «Этого только не хватало!» — подумал охотник. Идти дальше без нее не имело смысла. В отличие от Угрюма, равнодушного ко всякой пушной мелкоте, Ласка была незаменима на основном промысле — белки и соболя.

Пришлось возвращаться к палатке. Яркое солнце било теперь в глаза, но, куда бы ни отворачивал лицо, всюду — на сугробах, запорошенных кедрах и даже в самом воздухе — сверкало, искрилось, вспыхивало слепящее крошево, а особенно назойливо мозолил глаза нагловато сиявший впереди кукиш гранитного останца.

Николай надел темные очки, и тайга разом померкла, опечалилась. «Теперь полная гармония с природой! — с вымученной усмешкой отметил он подавленность своего настроения после большой неудачи. — Это надолго. И самое лучшее теперь — поскорее продолжить охоту. Она отвлечет, а то, глядишь, и одарит — еще как!».

Палатку под густыми кедрами Николай увидел издали, и его вскоре насторожила недобрая примета — возле вчерашнего кострища вертелась в поисках поживы сойка. «Где же тогда Ласка?» — удивился Первушин. Зов на все четыре стороны ничего не дал. Впустую отгремели и выстрелы, на которые обычно прибегают отбившиеся собаки.

Тогда Николай обрезал по большому кругу следы и убедился в худшем: не заходя к палатке, Ласка вышла на его вчерашнюю лыжницу, а та уводила в синеватую даль — к избушке, где они промышляли накануне. По карте это за 40 с лишним километров, а по тайге — все 50. И каких… по густолесью, крутым оврагам и речушкам, да еще через болото с выкручивающими ноги кочками-надолбами.

«Убить мало! — простонал, представив все это, Николай. — Исхлещу, как сидорову козу!». Он огляделся, подыскивая подходящую лозу, и, поняв нелепость намеренья в данную минуту, плюнул с досады.

«Сам виноват! — продолжил невеселые раздумья Николай, отправляясь наутро к избушке. — Ведь предупреждали старые охотники, чтоб не ласкал, не баловал бельчатницу — вот и доголубился!».

Как воспитывать собаку?

Чаще других наставлял молодых огрузлый дед Сукач — бывалый волчатник, коротающий век в бобылях. В госпромхозовской бытовке он, покряхтывая, долдонил историю, которую многие знали уже наизусть.

— Собаку, и не тока, надоть в строгости держать, — поучал дед. — Накорми, напои — за работу, а по шерсти не гладь. Из собаки ить шелк вить можна. Вот в Назино случай вышел. Был там охотник такой — Микола припадошный. Хваткий мужик, даром, что хворый. И собака евоная была ходова — зараз о двух пород — лайки и спаниелия. Пальмой звали. Микола чо скажет ей — закон. А ежели напрокудит — бил нещадно. Зато опосля отходил. Ин раз, тьфу, цаловал эту Пальму.

— А тут, вишь, привел во двор другу породну собачку: то ли купил у кого, то ли скоммунизмил — водилось за им, — продолжил рассказ дед. — Ну вот, как ждамо, Пальма с этой приводной в тот жа день поцапалась — натурально и ухо ейное, как есть, продырявила. Микола, увидамши, аж затрясся. Хвать топор, размахнулся и каюк бы Пальме… да лезвие-то слетело. А Микола все ж загнал ее в угол пригона и давай молотить почем зря.

— Тут на шум его постояльцы из дома выскочили, — поведал дед. — Оттащили оне мужика, да Пальма уж на тот свет на лисапете поехала — ногами дрыгат. «Унесите, — грит Микола, — в реку», — а на самом лица нет. Ну, те потащили да застряли в грязи — дело, вишь, по распутью было. Так и бросили Пальму на берегу. Тут бы и делу конец, а собака возьми и оклемайся. Наутро приползла домой, сама шатается. Микола в аккурат на крыльце сидел. Пальма на полусогнутых — к нему доползла и руки почала лизать! Во как было!..

Рассказав эту историю, дед Сукач обвел слушателей оценивающим взглядом, но те молчали, хмурились. И дед нехотя пояснил:

— Микола, конешна, по причине болести перетово… а прынцип верный даржал. Не то что наш Миколка со своей Ласкухой.

— Да не жалуюсь пока, — сказал тогда Николай.

— Ты ей еще благодарности пиши! — передразнил дед. — Али как в цирке делай — как белку облаить — ты ей канхветку за щеку. Во рефлексия будеть! — и, дождавшись, когда утихли смешки, старик добавил: — Попомни меня, милай, подведет тебя Ласкуха под монастырь…

«И ведь «накаркал» дед, — думал теперь Николай, скользя на лыжах пятным следом. — Сто верст — туда-сюда — придется отмахать за недотрогой. Вместо того чтобы гоняться за соболем или белками, выслеживаешь собственную лаечку!

Отпечатки лап Ласки прошивали лыжню ровной бесконечной строчкой. «Уверенно бежит, — отметил Николай, — будто знает, зачем, куда и почему». Многое бы он сейчас отдал за возможность побывать в шкуре белянки.

Любимый Хозяин

Ласка бежала во вчерашний день, и не было на свете собаки несчастнее, чем она. Этим утром лайка потеряла самое дорогое — Человека, который разговаривал с ней добрыми глазами — такими же лучистыми и теплыми, как у ее пропавшей матери. По тому, как сбегались и сплетались тропинки возле век, осторожно держащих зрачки-голубики, по тому, как в этих ягодках загорались или гасли искорки, Ласка угадывала его настроение и даже планы на новый день.

За свои три года она повидала много всяких людей, но этот, умеющий разговаривать глазами, был единственный. Человек давал ей пищу, кров, раз в году брал с собой на зимнюю Охоту в тайгу.

Лишь собака может сполна оценить всю сладость этого занятия — с непрерывной разгадкой наплывающих запахов и выделением того, что приводит к добыче; только ее, Ласку, в отличие от туповатого Угрюма до дрожи волновал зов высоких хвойных крон, в которых играли с ней в прятки и нагло дразнились юркие пушистые существа.

Лайка готова была искать их весь день, всю скучную для кого-то зиму, зная, что этого хочет и Человек, умеющий разговаривать глазами. В том же, что у нее, возбуждении он прибегал на ее призывный лай, исторгал гром… И на землю, обмерев, падал, наконец, недосягаемый обидчик. Уже через пять минут Хозяин перенимал у нее и встряхивал, любуясь, добычу. Ласка нетерпеливо ловила его взгляд и, стоило глазу-голубике ей подмигнуть, летела, словно выстреленная, на новые поиски.

Незнакомец

Насколько упоительно и быстро мчалось время на зимней охоте в тайге, настолько томительно и нескончаемо тянулось оно в межсезонье — в их большом поселке, где жил и работал Хозяин. Однажды, уходя на базу Госпромхоза, Человек в спешке не посадил собак на цепь, и Ласка, чтобы убить время, улизнула на пустырь — мышковать.

Вскоре на пролегавшей там дороге остановилась повозка, с которой сошел седок, очень похожий на хозяина. Только на голове его вместо солдатской панамы блеснула козырьком зеленая фуражка.

Почмокав губами, парень позвал Ласку к себе и бросил к ее ногам дольку сахара-рафинада. Ей и раньше многие, особенно дети, давали лакомство. Собаке нравились эти маленькие человечки, но они не ходили на охоту и потому не вызывали большого интереса. Приняв угощение, Ласка позволяла иногда погладить себя, но никогда не увязывалась ни за кем, как бы ее ни звали.

И на этот раз она обнюхала сахар, уловив ароматы хвои и кострового дымка — запахи охоты. Аккуратно съела рафинадку, и парень стал бросать другие. Лакомство падало еще ближе к его ногам, от которых все острее ударял дурманящий запах. Тут незнакомец присел и стал похож на маленького человечка, а сахар шлепнулся к самым носкам сапог. Рука парня мягко скользнула по загривку, а в следующий миг больно ухватилась за ухо Ласки и грубо поволокла ее к повозке.

Безбедная прежде жизнь лайки разом переменилась: темнота в пропахшем мышами мешке, долгая тряска на досках повозки и заточение в сарае, за стенами которого глухо шумели сосны. Это была пытка: сидя взаперти на объедьях, слышать зов тайги и при этом не видеть ни самого леса, ни того, с кем так славно охотились.

И Ласка начинала выть — тонюсенько, свербя нутро. Но к ней приходил не тот, по ком она тосковала, а этот двойник-лесник — в зеленой фуражке с дубовыми листьями на околыше. Парень приносил разную еду, но все оставалось нетронутым.

Вот и на этот раз, присев на корточки, он протянул к самому носу собаки аппетитно пахнувшую косточку с мясом. Глаза его маслились. Лайка, сглотнув слюну, не шелохнулась. Тогда похититель бросил кость, резко встал, а глаза его, мигом обсохнув, блеснули зло и стеклянно.

Спасение из неволи

На третий день лесник сообразил, наконец, как можно прервать цепенящую тоску лайки. Он зашел в сарай с ружьем и повел Ласку на длинном синтетическом шнуре, каким увязывались рулоны сена, с кордона в тайгу. В той поре, на исходе лета, уже были на крыле тетеревиные выводки, а собака была незаменима при их поиске по закрайкам бора и полянам.

И лайка, будто понимая свое предназначение, усердно, с натягом шнура бежала впереди по тропинке. На самом деле после заточения в темном сарае она была ослепленная ярким солнцем и опьяненная запахами разогретых трав. Поэтому мчалась, куда глаза глядят, лишь бы прочь, подальше от нового «хозяина».

Проблемы с поиском косачей возникли сразу же, как пошли вдоль опушки бора, где раньше — на клубничных полянах — были замечены птицы. Лесник старался направить Ласку на ягодники, а ту, как магнитом, тянуло к деревьям — в царство пушистых существ.

— Куда прешь, стой, назад! — гневно шипел парень.

Видя, что команды бесполезны, укоротил повод и пинками погнал Ласку на поляну. Но, едва он отпустил шнур, все повторилось.

— Сволота! — вновь заорал нетерпеливый дрессировщик, подбирая бечеву. — Щас получишь по…

Но тут случилось нежданное. Откуда-то вывернулся спешащий к лесу бурундук, и Ласка так скаканула за зверьком, что шнур с незамеченным порезом лопнул, как жилка от щучьего рывка. Опешивший парень выстрелил вдогон, но лишь для того, чтобы сорвать злобу. А собака уже мчалась по лесу, ища дорогу домой, куда и прибежала на следующее утро.

То-то было радости и у нее, и у Человека, который разговаривал с ней глазами! Обрезая веревочный ошейник и лаская белянку, он, конечно, нашептывал и про то, что нельзя уходить из дома, что есть плохие люди, которым нельзя доверять. Но Ласка видела только его глаза-голубики. Купалась в их небесной бездони. А еще она сладко жмурилась, когда хозяин, бормоча нравоучения, щекотно обдувал ее преданные глаза…

Тот прошлогодний случай Ласка воспринимала, как кошмарный сон. Но сегодняшним утром она вспомнила его, как наяву, когда хозяин, крадясь к лосю и будто поменяв глаза и голос, пнул ее точно так, как страшный парень, ведший ее на поводу. Уж не вернулся ли тот снова в то время, как настоящий Хозяин ожидает ее в избушке? Вон она уже замаячила впереди — в густых вечерних сумерках.

Кругом стояла тишина, когда смолк скрип снега под лапками Ласки, а сама она, чутко прислушиваясь, в отчаянье взирала на темные окна зимовья и входную дверь, припертую колом. Никого… И к звездам, холодному бельму луны полетел вой — тонюсенький и безысходный…

Случай с медведем

Упарившись и заиндевев, Николай одолел к обеду только половину пути. «День туда, день обратно — двое суток коту под хвост! — в который раз гневила досада на Ласку. — Вишь ты, обиделась! Ну, погоди!».

Что при этом полагалось предпринять, он, впрочем, пока не знал. Выпороть? Вчера под горячую руку он искал лозу, а сегодня? Поглядим… «Смотри, смотри, — это уже кривились в усмешке губы деда. — Двадцать верст осмотрел и на остатные полюбуйся, ить давненько их не бачил!».

Николай вспомнил, как в ноябре оказался возле берлоги, называемой Двойной. В тот раз он свернул с путика в сторону — к сосновому выворотню, под которым Угрюм прошлой зимой унюхал медвежье логово. Не имея напарника и зная, что Ласка не будет им помогать, Первушин готовился к охоте с особым тщанием. Заострил крепкий березовый шест, приготовил к делу запасные патроны и нож, досконально обтоптал снег перед челом берлоги.

Решил, что пора позвать хозяина тайги. Шест легко входил в логовище, но натыкался не на что-либо мягкое, а на твердый грунт. Сколько ни тыкал Николай — левее, правее чела, а результат нулевой.

— Эх, Угрюм, обманул ты меня! — пожурил охотник пса, присаживаясь передохнуть. — Зря ершишься — никого там нет. Вон Ласка лежит себе в сторонке и…

Он не успел договорить, что лайка «в ус себе не дует», как та неожиданно вскочила и бросилась на подмогу Угрюму. Тот ухватил за нос медведя, внезапно показавшегося в проеме берлоги. Ласке досталось ухо косолапого зверя.

Не ожидав такого наскока, хищник занырнул назад, позволив Николаю встать, а затем потыкать шестом еще правее от чела. Нанеся со всей силы последний болевой укол, Первушин схватил ружье и почти в упор всадил пулю в лоб медведя, как только тот показался вновь.

Позже Николай не раз обсуждал эту историю с опытными охотниками, и они рассудили так: берлога, возможно, готовилась на двоих, а у Ласки наверняка пробудился инстинкт сохранения хозяина. Когда возникла смертельная для него опасность, она сделала то, на что в другое время не пошла бы.

«И еще неизвестно, — рассуждал у Двойной берлоги Николай, — как повернулось бы тогда охота, если б Ласка не вмешалась и вместе с Угрюмом не позволила «топтыгину» сразу выскочить из берлоги. В стычке с медведем счет всегда идет на секунды. Ласка подарила хозяину эти необходимые мгновения…

Наказать или простить?

Чем ближе подходил к избушке Николай, тем больше сомневался в том, как ему поступить с беглой лайкой. И наказывать уже не хотелось, и простить вроде нельзя. Он так и не решился ни на что, когда поздним вечером смертельно усталый пришел к избушке.

Ласка выбежала навстречу, пару раз неуверенно махнула хвостом. Николай сделал вид, что не заметил ее, что далось ему особенно трудно. Утром он бросил собакам по куску сушеного мяса и отвернулся, чтобы не смотреть, как те едят. Оценила ли Ласка его жест, Первушин не знал. Зато он увидел большее, когда, отойдя от избушки верст на пять, тихо ей шепнул:

— Ищи!

И собака с ходу рванулась в поиск, а вскоре — ведь повезло! — огласила тайгу призывным лаем. Николай подошел к осаде, громыхнул — тоже на всю округу! И, когда забрал белку у Ласки, присел возле нее.

Беляночка, как бывало прежде, положила мордашку на его колени и неотрывно, вопрошающе заглядывала в его глаза. Тогда он склонил лицо и с ее прижмуренных ресниц обдул, как тоже бывало, иней. «Это он, мой единственный Человек!» — должно быть, пронеслось в сознании Ласки.

Эх, как она тут встрепенулась, как запрыгала, готовая расшибиться в лепешку, лишь бы доказать свою преданность и любовь. И Николай блаженно растянулся навзничь на снегу, не уклоняясь от горячих «поцелуев» Ласки. Только и подумал: «А ведь это так хорошо — видеть радость существа, которого ты осчастливил!».

Источник

Картина дня

наверх