На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Охота и рыбалка

25 419 подписчиков

Свежие комментарии

  • Виктор Симанович
    это не из разряда доступной для обычного рыболоваРейтинг самых вку...
  • Яков
    О самой охоте ничего своего, только слова переставляете местами, делая текст ещё хуже. А "Королевский выстрел", чтоб ...Вальдшнеп на мушк...
  • Астон Мартин
    интересноВинтовка Bergara ...

В тростниковых крепях

крякаш

Третью осень кряду я встречаю охотничьи зори на васюганском озере Аптула. Вечерело, когда мы с приятелем добрались на бричке к убогонькой косоротой сторожке и отпустили домой, в деревню Ново-Троицкое, черноглазого возницу Колю — сына местного егеря.

Атмосфера уединения

— Ну, смотрите тут… — важно напутствовал нас юный кучер, становясь поудобнее и подбирая вожжи.

Эту весьма туманную фразу, должно быть, говаривал охотникам его отец, мобилизованный в день нашего приезда на заготовку сена, и Коля не преминул воспользоваться отпущенной ему властью.

Мы молча, в знак согласия, поклонились. Наш возница, не найдя, чего б такого еще наказать, огрел кнутом беспечного Воронка, который сразу рванул с места в карьер! Бричка запрыгала, затарахтела, а Коля все подхлестывал мерина, рискуя взлететь на своей вспузырившейся рубахе.

Переглянувшись и не гася улыбок, мы долго глазели по сторонам — на безбрежье лохматых тростников, в которых — мы-то знали! — прячутся зеркала плесов; на заозерный темно-синий рямок, на дальние скирды, обугленно черневшие в малиновом костре заката. Не знаю, что занимало нас больше — вечерние краски алого заката или будоражащие запахи, а скорее всего — непривычная городскому уху тишина, нарушаемая лишь мягким и уже далеким перестуком повозки да потаенным попискиванием лысух.

Неповторима прелесть этих первых минут уединения в мире тростниковых крепей, в особенности если приходишь сюда надолго, как было у нас. Наши песочные часы с недельною зарядкой. Они только запущены. Времени впереди так много, что о нем пока и не думается, разве что поторапливает близкая ночь.

Пока нарезали для подстилки побуревший от утренников тростник, заделали, чем могли, оконца и двери избушки, незаметно стемнело. С озера потянул низовик, из небесной черноты холодно глянули редкие звезды.

Мы развели огонь, «светлячки» на ночном небе пропали. Сумерки мигом загустели, надвинулись и, будто кошка с мышкой, начали неравную забаву с костром. Темень то подступала к нашим ногам, то дурашливо шарахалась за угол избушки, жалась к земле за бугорки. Пламя мигало, заваливалось. Со стороны казалось, что огонек забивала крылом большая ночная бабочка.

Хоть и невелик был наш костер, но я — как бывало в детстве — вытянул горящее поленце, размахнулся и с силой швырнул в нахальную темноту. Эх, как яро, прямо-таки по-собачьи сцепились пламя и тьма! Огненный хвост ракеты очертил дугу, ударился о землю и, взорвавшись искрами, исчез за бугром.

Вдруг… мы даже вздрогнули, кто-то невидимый швырнул головешку назад! Снарядный шорох шумно вспорол воздух над головами, удалился к озеру. Ба! Да это пронеслись на ночевку запоздавшие утки. Через минуту с воды донесся звучный всплеск, а следом — настороженный окрик птицы.

— Наши! — «оприходовал» пополнение мой приятель Виктор, спокойный и развеселый толстяк.

Изредка, должно быть в рямку, как от боли, вскрикивала неясыть, да никак не могли угомониться лысухи: попискивали, колобродили на воде. Мы улеглись раньше…

Укрытие для крякашей

У нас с Виктором одна дюралевая лодочка, а потому охотимся с нее по очереди. Сегодня он с чучелами сидит на воде, а я скрадываю уток с подхода. Но, увы, без лодки к Аптуле не подступиться. Куда ни сунься — плавни, непролазные заросли тростника. Бреду вдоль озера по кошенине со слабой надеждой встретить охотничье улово.

Утро выдалось прозрачное, залитое резким светом и к тому же без ветерка, а это сводило на нет шансы на верный выстрел. Солнце поднялось, разогрело сено, заварив воздух на припеках ароматом скошенных трав. Стоят скирды, как пачки чая. Дегустирую каждую — донниковая, чабрецовая, полынная.

И не заметил, как отшагал версты три-четыре и вышел к протоке Кама — с чистыми ладонями заводей и твердыми берегами. На урезе ее гребнем стоит саженный тростник. Такие укрытые от ветра и глаза места любят кряковые утки.

Иду без маскировки, нарочито шумно шаркая сапогами. Крякаш сидит у бережка крепко и взлетает чуть не из-под ног.

Сколько ни призывай себя к хладнокровию, всегда оцепенеешь, а потом бестолково засуетишься с ружьем, когда со всплеском, с резким свистом крыл тяжело поднимется большая красноногая птица. Крякаш не стал, как обычно, набирать высоту, а метнулся от меня низом вдоль тростникового гребня. От протоки отвалил вне выстрела. Хитрец!

Только теперь я понял, что тростник — пособник не мне, а дичи. Я прошел вдоль Камы еще верст пять. Тут тростниковый гребень был неровный, с щербинками, и мне удалось свалить матерого селезня. Он упал в густые заросли, и я уже забеспокоился: отыщу ли добычу? Но тут заметил: один стебель с метелкой мелко и часто подрагивал. Ломлюсь туда — точно: в агонии раненый селезень бил по стеблю лапкой: «Тут я, тут, тут…».

Поднял крякаша за голову, и даже боязно стало: вдруг оторвется — до того весома добыча! Подхватил птицу за крыло — и оно развернулось, как веер, ослепив фиолетово-изумрудным «зеркальцем». Положил утку на траву, присел.

Я задумался, насколько каждый охотник способен соизмерять и контролировать удовлетворение своей страсти с убылью зверя и птицы. Знаю людей, которые «свое отстреляли», но взялись за фоторужье. Любовь к природе осталась у них непреходящей. Это, должно быть, главное в охотнике…

Совет от птицы

А пригревает по-летнему. Зыбкое дрожащее марево затопило приозерную пойму. Все куда-то плывет, в голове легкое сладкое кружение. Я откидываюсь навзничь, разбрасываю руки, ноги… И плывут куда-то боярские шапки облаков. А может, они стоят? Верьте: нет, но, глядя на уплывающие к западу облака, я почувствовал, как медленно-медленно вращается Земля. Слившись с ней, я плыву на этом громадном колесе обозрения… Я закрыл глаза, забылся, доверяясь Земле. «Неси, куда хочешь, я — твой сын…».

Около избушки уже дымился костерок — Виктор готовил обед. Он добыл одну чернеть, но был предоволен и спешил поделиться каким-то происшествием.

— Выплыл я на широкий плес, помнишь, тот — с березовой тычкой. Смотрю: посреди плеса островок из круглого камыша. Я — туда. Идеально! Из скрадка обзор на 360 градусов! Ну, выбросил чучела, жду. Утка хорошо летала, да почему-то стороной. Непонятно… А потом подлетела к моему островку серая птичечка и мелодично пропела: «Витю видю… Витю видю…». Посмотрел я на скрадок как бы со стороны, критически, и точно… видно. Торчу в ределях, как пугало!

Хихикая, Виктор сладостно жмурит глубоко сидящие угольки глаз, растягивает и без того большие красные губы. В эту минуту он похож на смеющееся солнце, каким его рисуют дети.

— Витю, говорит, видю! — снова умилился Виктор. — По имени назвала! Это ж надо!

Тут и я не удержался. Хохочу скорее над тем, как заразительно, почти беззвучно хихикает приятель, как валится на землю, дрыгая короткими ножками в болотных сапожищах…

Собрался на зарю затемно. После спальника тело пробивает дрожь. Не хочется прикасаться к мокрому веслу. А надо. Над водою — плотный туман. Слева и справа берегами надвинулись тростники. Пока переплыл озеро, расставил чучела, замаскировал лодку… рассвело.

Туман поднялся, и отодвинулись тростники, просветлели, подрумянились плесы. На самую кромку берега выкатилось большое холодное солнце. А из глубины плеса поднялся и уперся в шар такой же тускло-красный столб. Минарет на воде! Но видение длилось недолго. Подул ветерок, и все рассыпалось чешуйками ряби.

Неподвижное сидение в лодке требует терпения. Ноги затекают, спина поламывает. Обзор ограничен, да и смотреть-то вроде не на что. Все изучено, знакомо. Истуканами дремлют резиновые чучела. А утки не летят и не плюхаются к обманщицам.

Хочется как-то переменить положение или даже встать. Но этого ни в коем случае нельзя делать. По опыту знаю: стоит задвигаться, и кого-нибудь спугнешь, что-нибудь просмотришь. Терпи! Вот эта невыносимая минута тебя и вознаградит. Умей ждать и наблюдать.

Жизнь на озере идет своим чередом. Один сюжет сменяется другим. Чуть-чуть потеплело. В борт лодки ударяет солнечный лучик. На пригретое пятно выползла сонная стрекоза. Летать она не может: крылья — в мелких блестках росы. Солнечное пятно перемещается, и стрекоза волочится следом. Соображает!

Ветерок так и не набрал силы. Просторный плес снова затянуло стеклом. У того берега оно почти черное, с причудливой резьбой: это опрокинулась в воду теневая стенка тростника. Все оцепенело. Кажется, ничто не потревожит гладь. И вдруг на черной полировке всплеснулись белые фонтанчики, словно ударила по дальней заводи шрапнель! Утки! С маху свалился на воду табунок.

А вон там, из камышового островка, выплыла старая знакомая — чомга. Эта крупная белесая птица не любит летать, вот и тащится через все озеро по известному ей одной маршруту. Поганка плывет в мою сторону.

Я уже различаю, как она косит хохлатую голову — заглядывается на свое отражение. Поправляет на длинной белой шее черный галстучек. Похоже, модница чем-то недовольна. Над плесом несется басовитый, простуженный окрик. Уж лучше бы ты помолчала, красавица!

А позади, на скрытой от меня заводи, — своя размеренная жизнь. Вот где-то рядом захлопала мокрыми ушами собака. Я даже представил вислоухую вибрирующую морду. Но никакой собаки на плесе нет. Там бегали, лопоча по воде лапками, черные курочки — лысухи.

Медитация на охоте

Сколько прошло времени? И есть ли оно вообще? Сидишь, слушаешь и растворяешься в чистых, процеженных тишиной звуках, хаосе тростниковых стеблей и мягкой глади уснувшего плеса. А погрузившись в этот мир, уже не веришь в другие реальности, забываешь, что где-то кипит иная жизнь, созданная и придуманная человеком.

Да ничего и нет, есть только этот плес — как вечность, как откровение бытия. Подумать только, так вот было и миллионы лет назад: с тихим шорохом задумчиво покачивались метелки, надрывно стонали чайки, пахло болотной тиной и прелью. Так было и так будет на тысячи лет вперед…

Неспешно размышляя о начале живого, я засиделся на вечерней заре. День угасал, и сквозь закатное солнце уже прорастали черные стебли тростника. Пора выплывать…

Наше последнее утро на Аптуле выдалось прозрачным и безветренным. Побелел, заискрился на солнце тростник. Закраины озера схватило прозрачным ледком. Плывешь, а по бегу волны он трескается, тенькает, будто из-под лодки разлетаются во все стороны синицы. Аптула опустела. Почти вся местная утка ушла на юг. Еще понурее стал тростник, грустнее машут метелки…

Но вот в поднебесье с хрустальным звоном закружилась над озером стая серебристых гоголей. Низко пролетела тройка черных с белым подкрылком птиц. Турпаны! На Аптулу пришла северная утка, и вновь забурлила, заплескалась разноголосая жизнь.

А нас позвал к себе город. На берегу, около избушки, уже маячила повозка. Черноглазый сын егеря Коля нетерпеливо пощелкивал бичом и, едва мы подошли, сказал:

— Ну, показывайте, что вы тут набили.

Мы со счастливыми улыбками выложили добычу… Коля даже присвистнул:

— Всего? За неделю! Да вас засмеют.

Впрочем, сам-то Коля оказался джентльменом. В конце концов, он сжалился:

— Ладно, я вас скрадом провезу, огородами…

Источник

Картина дня

наверх