Сколько времени утекло с тех пор, как взял я ружье в руки и вот не расстаюсь с ним. Ой как много! Полвека? Уже больше. Сколько исходил дорог, истоптал охотничьих угодий! Разных зверей и птиц добывал. Много видов охоты познал. Но все-то еще тянет в поля. Вот ведь какая «зараза»… эта охота!
Конечно же и за зайцем я ходил. Это были мои самые любимые охоты. И в облавах, и в загонах участвовал. Одно время даже «котлами» охотились. Когда стрелков много, они окружат поле кольцом и сходятся к центру.
А зайчишка иной раз прорвется сквозь цепь людей и уйдет. Но чаще, как в котле, бежит вдоль всех людей, деваться некуда. А они палят по «косому»… Позднее этот вид добычи дичи был запрещен.
Главные задачи охотника
Мне больше нравилось ходить в одиночку. Так, осенью по полям, по зеленям и по мокрой вязкой пахоте заголубевших русаков вытаптывал. И беляка в узерку стрелял по чернотропу. Здесь главное — вовремя подозреть зверька на лежке. Или по пороше, по малику! Тропил и того, и другого.
Беляка случалось стрелять и на прочих охотах. Сам ли вдруг на него напорешься, или собаки из чапыжного островка спугнут, и заяц вылетит на тебя из заломов. И уж не пеняй, если не успеешь за секунду-другую положить его выстрелом, тут же скроется, растворится бесшумно, как призрак, среди закуржавелых, белой кухтой покрытых кустов.
И, как помнится, все те охоты на зайца, каждая по-своему, были особенны, неповторимы и увлекательны. Либо той осмотрительной неторопливостью при троплении, настороженной тишиной и безмолвием, либо азартом, трепетом ожиданий — вот выкатит он из-под загонщиков прямо под твой выстрел… и чудными мгновениями удачи.
Однако до самого последнего времени мне не доводилось охотиться с гончими. Раньше, бродя с ружьем по полям, сколько раз я слышал, как по буерачным лесам разносился гулкий фигурный лай псов. То сильно, со всей собачьей страстью взревут, загремят, зальются разноголосо по-зрячему, горячо наплывут волной, а то, усердные, тоскливо, со всхлипами добирают, утихая, почти сойдут со слуха…
Только участником тех событий я не был и не знаю, что смог бы поведать о них. Охотнику нужно испытать удачу самому, чтобы совершить не менее важное — рассказать об этом другим. О том, как лихо взял зверя, — да. Но еще и о том, какою жизнью оделяет тебя на охоте природа. Как она бесконечно изменчива, не изведана и как за каждым поворотом полна загадок.
Охота дает тебе возможность познавать эти тайны. А потом говорить о них с другими людьми. И каждый настоящий охотник конечно же большой любитель и знаток природы и великолепный рассказчик. Его язык должен быть необыкновенно сочен, духовно и эмоционально насыщен и точен.
Только такими средствами можно раскрыть суть общения с природой. Поведать соплеменникам и близким, как она таинственна и богата и зверь, и птица еще водятся в полях. Значит, жива природа, готова прокормить тебя, порадовать и обогатить душу твою!..
Ну кто бы еще мог так выразить картину: «…На поляне взятый зверь, кровяной, гордый, уже с пленкой на глазах, с закушенным языком, а округ него целой ассамблеей охотники…»! В честь тому противнику, поверженному в поединке, но и после смерти непокоренному и дикому, песнь поют: «Выпьем, други, на крови!».
Чтобы так сказать, надо видеть этого зверя, самому его взять и прочувствовать всю остроту схватки, весь накал азарта и трагизма! Не будь Иван Бунин знаком с ловчими да доезжачими, и он не смог бы так передать динамику, напряженность и торжественность момента охоты. Возможно, и сами корни «таинственной русской души» идут от этого…
Выжловка и щенок
Года четыре назад познакомился я с Юрием Михайловичем Моисеевым, тренирующим лыжников в одной из томских ДЮСШ. Оказалось, что он давний, завзятый охотник, страстный сторонник гончих. Много уж лет держит одну, а то и две русские пегие.
Да вот второе уж лето тому, как потерял хорошего гонца. Потому прошедшей весной Юрий Михайлович привез из Юрги щенка русской пегой. Гнездо хорошее, говорит, но молодой пес к осени еще не «опсовел».
Собственно, я и узнал-то, что Юрий Михайлович охотник, когда увидел рядом с ним по-щенячьему нелепо сложенного выжлеца. Моисеев каждый раз брал его с собой на тренировки, чтобы тот быстрее входил в тело, матерел.
— Так что, пока не ходишь на охоту? — спросил я.
— В эту субботу собираюсь. У меня до этого выжловка была, знакомому отдал, попрошу ее на один-то день. Не откажет же. И молодого уже наганивать помаленьку надо.
— Не возьмешь ли меня с собой? Давно не ходил на зайца.
— Почему нет? Поехали!
Так впервые я и оказался на охоте с русскими пегими гончими. В субботу рано утром мы были уже в угодьях Межениновского хозяйства. В поле шибко заосенело, трава густо серебрилась инеем, словно на землю пороша пестрой тропой легла. И землю уже колотью схватило.
Лесными дорогами, прихваченными морозцем, заехали на машине в чащу, в самые кулиги. Остановились у гривы темнохвойных густых буреломных пихтовников.
Нужен ли завтрак собакам?
Юрий Михайлович достал из багажника машины большие двухлитровые миски. Вытащил и огромную кастрюлю овсяной каши с мясной обрезью. Нагрузил полную миску выжловке, а маленькому кобельку дал поменьше еды. Взрослая собака, жадно хватая и заглатывая, быстро одолела свою порцию. А потом еще и вылезала миску. Щенок же не доел и того, что у него было.
Мне подумалось, не стоило кормить собак. Когда я промышлял со своими лайками, они почти никогда ничего не ели ни перед выходом в поле, ни во время дневной охоты. Отказывались от пищи. Страсть, охотничий азарт для них, очевидно, были превыше чувства голода.
И только вечером, натешившись поисками, умаявшись, они довольствовались одной-двумя подпаленными на костре или разрубленными на кусочки морожеными тушками белки или ондатры, мороженой рыбой или особо ими любимой заячьей головой. Словом, насытившись чем Бог пошлет, вечером лайки блаженно вытягивались на боку и услаждались отдыхом в нашем временном либо постоянном охотничьем пристанище.
Да что собака! Я знал, что ни один зверь, будучи сытым, не станет гоняться за дичью. Оттого и спросил:
— Юрий Михайлович, зачем кормишь-то перед охотой?
— А иначе она не пойдет, нет…
Видать, знал наклонности собаки, не одно поле с ней исходил, осенистая уже выжловка. Ну да мне показалось, что многого от нее все же ждать не стоит. Прошедшие лето и, считай, осень просидела во дворе без движения, как сказал Юрий Михайлович. И, естественно, была совершенно не в «полевом теле».
И еще одно обстоятельство смущало меня: в таких заразистых (труднопроходимых. — Прим. редакции) местах мне не случалось охотиться на зайца. «Неудачный выбор», — думал я. Но Моисеев знал эти места, и у него не было сомнений. В такую пору заяц именно здесь, в темнохвойных островах, на дневку укладывался.
Преследование «косого»
Мы и сами выпили чайку и перекусили маленько. Не удалившись от машины и на 50 метров, напустили собак в угодья. Правда, это громко сказано. Не слишком полазисто пошли они в поиск!
Юрий Михайлович, непрерывно порская, азартя собак, поспевал вплотную за ходом выжловки. Молодой щенок, еще не очень понимая, зачем мы здесь, едва ли чутьем не тычась в каблуки, «чистил шпоры» хозяину.
Я, одолевая рытвины, мочажины и завалы павших деревьев, двигался сбоку метрах в 30-40, стараясь не упускать напарника из виду. Минут 15 прошло в азарте, и вдруг мне стало ясно, что не слышу Моисеева. Не сразу, но понял, что в этих заломах потерял направление хода.
Но тут где-то позади, слева от меня, собака подала голос. Вначале размеренно, ровно взбрехивала — видать, в доборе, затем щедро, заливисто заголосила… «Помкнула» зайца… Я, обрадованный, рванулся в сторону гона: проломился через мелоча, перешиб неширокую вражистую мочажину, выбрался на какую-то просеку.
На ней в сотне метрах справа мелькнула собака и скрылась за лесным окрайком. Но гон шел уже в стороне. Голос пегой раздавался значительно правее этого места, где-то там, в глубине пихтовника, откуда я имел глупость только что сорваться. А на просеке это, значит, Юрий Михайлович маячил со своим молодым псом.
Я скорехонько метнулся в противоположную сторону в надежде там на перемычке перехватить зайца. Но выжловка неожиданно умолкала… скололась. Где-то в тех крепях заяц запал.
Мы подождали, надеясь, что пегая выправит след. Но нет, она молчала. Моисеев начал порскать, подзывая собаку. Хорошо, что она оказалась позывистой, вывалила из гривы. Мы чуть отошли, и мой напарник снова стал напускать гончую:
— Ай, пошел, давай, давай, давай!.. Ата-ата-ата!..
Через полчаса собака опять натекла на след, стронула и повела зайца уж не столь крепкими местами. Юрий Михайлович с недопеском вновь где-то впереди на просеке прилаживался близ того места, где гончая взбудила «косого». Не доходя до них сотню метров, я свернул с просеки, углубился в лес шагов на 30 и остановился…
Голос собаки, преследующей «косого», удаляется от нас, далеко уже «варит». И гончая, кажется, уже «спорола». Чувствуется, что идет с перемолчками. «Неужели опять потеряет зайца?! — подумал я. — Нет, пока выправляется». И по голосу пегой слышно, что «косой» сменил ход, по кругу пошел. Вроде бы гон оборачивался в нашу сторону.
Инстинкт ловца
Тут же услышал, как возле Юрия Михайловича молодой кобелек раза два басисто бухнул. «С чего бы это он голос-то подал?» — удивился я. Посмотрел в ту сторону.
Вначале решил, что донесшийся оттуда шорох мне только показался. Но оказалось, что нет. Когда из-за гривки заяц выкатился, я сразу его заметил. Сперва только краем глаза, пока неясно, но все же уловил там движение.
А «косой» на мгновение приседает, прислушивается к дальнему голосу выжловки. И потом лениво частинкой хортает (среди кустиков мелькая, неторопливо бежит, прыгает. — Прим. автора) в мою сторону. Крупный, цвелый (вылинявший — Прим. редакции), да полностью еще не «вытерся», только гачи (часть ног или лап от таза до колен. — Прим. редакции) белые.
«Шумовой, видать, натеклый (случайно забредший зверь. — Прим. редакции), — может, собака, может, другой кто вспугнул его, — думаю я. — Значит, еще не отворачивается от меня удача в поле! Я всегда был удачливым». И во мне вспыхивает и уже полыхает страсть той же гончей, инстинкт ловца.
А заяц тем временем мелькает за деревьями уже в пределах выстрела — не упустить бы! Веду стволами, выбираю более или менее чистое место и нажимаю на спуск… Ушастый зверек сбивается с ровного хода и как-то неуверенно идет. Почти уже покидает убойную зону, да снова попадается прогалинка. Второй выстрел в угонку кладет зайца…
Обед для собак
Подхожу, приторачиваю его к поняге (устройство для переноса снаряжения и трофеев, подобие рюкзака. — Прим. редакции), теплого, мягкого, пушистого. И снова встаю, жду окончания гона.
Минут через 10 показывается собака. Она шла по следу только что взятого мною зайца. «Значит, не шумовой был, она его по кругу вела, — думаю я. — Только паратости ей недоставало». Я снимаю понягу, даю гончей обнюхать зайца, и мы идем к Юрию Михайловичу.
— Ну как? — спрашивает он.
— С почином! С полем! — говорю.
Он ловко и быстро освежевал зайца. Собакам опять достались на обед пазанки, голова и все внутренности «косого».
Следующие часа три текли лиственничниками, по березнякам да кустарникам, таким, казалось бы, заячьим куртинам, но не подняли ни одного ушастого зверька. За все-то время только пара рябчиков взорвалась в кустах, гулко и округло фур-р-ркая крыльями и мелькая среди ветвей, где-то в глубине скрылась.
А зайцу, видимо, время не пришло. Он пугается шороха листвы и покидает на это время леса. Вот почему Юрий Михайлович и начал охоту с хвойных заломных островов.
Рывок молодого пса
Повернули мы назад. В устье одного из многочисленных оврагов он пошел подножьем склона, а я — выше, к гривке поднялся. Гляжу: впереди передо мной пегая рыскает.
Скрылась в островке густого с подлеском пихтовника, и тут же через минуту заголосила, зарыдала щедро с захлебом и на чутье вынесла зайца из зарослей. И прямо под мой выстрел по полянке покатила.
«Косой» весь выцветший, белый, как снег. Но стрелять не могу. Выжловка у него на хвосте висит. «Попущу маленько, — думаю я, — может, оборвет с ушей собаку-то?». Заяц и правда быстро «отрастать» начал. Уже метра три между ними… четыре. Еще бы маленько для верности…
Но тут из-за меня молодой пес загремел башуром (низким басом. — Прим. редакции) и рванул к зайцу. Кобелек, оказывается, за мной следом шел. Впервой в его охотничьей жизни пометил гонного зайца. И сколько было страсти в собачьей душе, вложил в свою прыть. С ревом со всего духу подлаживается к гону, сбоку перехватывает, подваливает к зайцу и перекрывает мне цель.
Справа от «косого» береза, ствол которой сантиметров в 40 от земли рогулиной расходится. Заяц туда с ходу скинулся, наметился проскочить… и ошибся. Не видел я еще такого: передние лапы и грудь проскользнули меж дерева, а заднюю часть туловища и ноги занесло, будто приклеило. Опоясало ими на мгновение один из стволов березы.
Хитрый заяц
Но не поспели собаки! Как уж удалось? «Сковырнулся» заяц с рогатины и за березой исчез. А там лощинка, отрожина оврага. Свалились преследователи туда… и уж вижу, по противоположному склону, далеко оставив их позади, несется заяц, приложив к спине уши. Собаки же, по зрячему еще, в два голоса стонут, все силы отдают гону.
Молодой не выдержал долгого преследования, вернулся. Выжловка же старалась, только перемолчки становились все чаще, все дольше по времени. И как ни мастерили мы с Юрием Михайловичем по ходу ее гона, все напрасно: хитрый заяц оказался! И пегая вскорости совсем «лапти сплела», не могла уж более бежать, выложилась вся.
Возвращаемся домой. На заднем сиденье утомившиеся, отрешенно спят собаки. И мы, расслабившись в креслах, ощущаем приятную усталость и слабое пощипывание досады: за весь день только одного зайца «заполевали». Это слабовато. И такая неудовлетворенность оставляет в нас желание снова наведаться сюда для охоты с русскими пегими гончими.
— Смотри, какие места хорошие! — говорю я.
Справа от дороги тянется широкая кустарниковая лощина. А за ней — бугристые, овражистые сосновые, и смешанные леса, и темнохвойные островки.
— Да, здесь тоже хорошие места и зайчика можно погонять! — соглашается Юрий Михайлович.
Николай Жильцов, г. Томск
Свежие комментарии