Август подходил к концу, и за полярным кругом, на Чукотке, валил снег. Я поняла это, почувствовав леденящее прикосновение крыши тента к спине. Давно уже отпала необходимость ставить палатку под тентом и надевать накомарник. В парашютный капрон палатки теперь я заворачиваю ноги, перед тем как залезть в пуховый спальник. Если непогода стоит несколько дней, я не могу просушить его на ветру, и он постепенно теряет свои теплоизоляционные свойства. Высунув нос из спальника, я обомлела: весь тент провис под тяжестью снега, он едва-едва не касался спальника и от него веяло могильным холодом. Я лежала, точно в склепе, всеми клеточками ощущая этот холод.
По-пластунски аккуратно выбираюсь к выходу — у колышков-вёсел тент повыше. Промокшая вчера брезентовая штормовка колом стоит у входа. Надеваю задубевшие от льда штаны, лёгкую капроновую штормовку, запихиваю на всякий случай спальник и пуховую жилетку в гермомешок и, бросив взгляд на промоченные вчера ботинки, покрывшиеся теперь ледяной корочкой, натягиваю на ноги гидрочулки. Полубосиком выползаю на спасработы.
Всё под снегом, только верхушки травок и кустарничков торчат из-под него. Безветрие, низкие тучки закрывают склоны гор на высоте около 700 м. Сыплет снег, мокрый и противный. Вот вам и «южак» — непогода, принесённая южным ветром. Я нахожусь в центральной горной части Чукотского полуострова, у истока Танюрера. Позади 500 км пути, впереди столько же. Мне нужно преодолеть три перевала и сплавиться вниз по реке Пегтымель к океану. В поселке Биллингс, на побережье, должны жить люди. Теперь я уже не уверена, живут ли они там. Чукотка кажется мне совершенно необитаемой…
Через заснеженные перевалы к реке Пегтымель
Оттаиваю ботинки над пламенем горелки. Но высушить их окончательно нереально. На ручье ледяные закраины. Просушиваю отсыревший спальник на ветру.
Не могу заснуть, меня одолевают холод и сомнения: еды мало, вдруг отморожу ноги в снегу, и тут в голову приходит простая мысль: надо сшить бахилы! Конечно, у меня же остался чехол для труб каркаса из легкого тонкого брезента. Сразу ногам станет теплее, даже и в мокрых ботинках!
Обеспечив ногам защиту от снега, выхожу на подъём к безымянному перевалу высотой около 1300 м над уровнем моря. Чем выше, тем плотнее снег, но и теперь я проваливаюсь по колено и выше. Ломаю ступени, делая 15–20 шагов, и плюхаюсь в снег отдыхать. Сзади вижу только белые снежные горы на фоне фиолетово-синего тёмного зимнего неба.
Наступила «слепая» видимость, «белая мгла», освещение такое, что нельзя оценить расстояние, увидеть рельеф. Я случайно залезаю на крутой склон, чувствую, что, даже стоя вертикально, руками упираюсь в снежную стену. Не спустить бы лавину. Что это — крутой взлёт перед перевалом или боковой склон? Ползаю по склону влево-вправо, вроде нахожу путь вперед поположе.
Подъём стал более пологим — вот и перевал. Он совсем короткий, «острый» — буквально пять шагов по ребру, седловине хребта, и подо мной начинается провал вниз. За перегибом даже не просматривается спуск. Отвесные стены гор напротив уходят в крутые ущелья. Сползаю узкой ложбиной на пятой точке и рюкзаке, притормаживая ногами и перескакивая через камни. Вскоре впереди я увидела вдали бесснежные склоны основания гор. «Есть тепло на свете!» — только сейчас я почувствовала всю радость того, что смогла перейти через этот перевал. Путь к Ледовитому океану теперь был для меня открыт, вода всех ручьёв отсюда текла только к нему.
Однако ниже, в широченной тундровой межгорной долине, куда я выхожу из узкого ущелья, снова начинается белый ковер. Сверху периодическими зарядами валят хлопья, ничего не видно. Может быть, уже наступила зима? Снег не прекращается. Здесь, на высоте 650 м, всё скрыто под его белым покровом. Куда я попала? Трава в снегу. Долина голая, унылая, неприглядная, негде спрятаться от снега и ветра. До Пегтымеля остаётся 12 км, решаю дойти до воды и там уже пережидать непогоду, ждать бабьего лета, неторопливо собирать каяк. Тешу себя мыслью о многочисленных хариусах, о том, что теперь поплыву только вниз.
Из последних сил в совершеннейшей прострации добредаю до реки и с ужасом обнаруживаю мелкий ручей, неширокой лентой стелющийся по галечному руслу, расползающийся на маленькие рукава меж выступающих отмелей. Ширина его всего 3–4 м, часто следует крутое падение на маловодных перекатах, где даже мой плоскодонный каяк приходилось бы протаскивать. Воды очень мало. И это Пегтымель? Река моей мечты? Может, это его протока?
Близкий противоположный крутой обрыв берега явно указывает на то, что передо мной лежит основное русло, что река здесь ещё совершенно не сплавная. Такие понятные, однозначные вещи я осмысливаю постепенно, как бы со стороны. Снег всё падает, я совершенно без сил. Слишком мелко, много разбоев, крутое падение. Рыбы нет.
Просыпаюсь ночью от холода, жду утра и тепла. Рассветные часы самые холодные. Утром меня снова засыпает снегом. Дуетсеверо-западный ветер. В такую погоду не то что плыть, даже собирать каяк, браться за железки страшно. Съела положенные 100 г гречки, приправленные ложечкой топлёного масла и сахара, и через 15 минут снова почувствовала неутолимый голод. Продуктов осталось меньше 1 кг. Надо сэкономить одну целую последнюю шоколадку как НЗ. На 70 км выхода к людям по побережью…
Вот и долгожданный миг — я плыву! И с ногами верхом на деке, и по-настоящему, загрузившись внутрь. Правда, вылезать из каяка и протаскивать его по мелям приходится довольно часто, но всё же не постоянно! Однако при частых выскакиваниях из лодки ноги, нагретые постоянным сидением в тёплом микроклимате задраенного юбкой внутреннего пространства каяка, в мокрых сверху капроновых штанах всё время обдуваются, охлаждаются. Но это мелочи!
В небольшом омутке за перекатом увидела стрельнувшую под водой маленькую тень. Причаливаюсь и ловлю рыбу. Одну за другой выуживаю трёх мелких пятнистых рыбёшек. Это красная рыба, позже узнаю, что зовётся она мальмой. Рыбки настолько верткие и мелкие, что, для того чтобы не дать им улизнуть и не потерять их на гальке, засовываю всех в карман на штанах и застёгиваю молнией. Как ни стараюсь поймать ещё, ничего не выходит, видимо, в этой ямке их больше нет. Что ж, ухи хватит как раз на мой маленький котелочек…
Экзотика чукотского стойбища
К вечеру утомительного сплава я почувствовала запах дыма и вскоре увидела на высокой прирусловой террасе несколько яранг. Между ними виднелись фигурки людей!
Чукчи удивительно гостеприимный народ. Чай — это только начало, предлог. Нагнувшись, прохожу внутрь кажущегося тёмным после улицы пространства яранги. Посередине жилища окружностью из камней выложен очаг. Яранга пропитана неповторимым ароматом дыма ивовых веток. Хозяйка, облачённая в красно-синий синтетический тренировочный костюм черноволосая, черноглазая молодая женщина, моя ровесница на вид, хозяйничает у огня. В котле, свисающем на металлической цепочке, что-то кипит, у очага стоит чёрный от сажи чайник.
Прочный, хитроумно поставленный деревянный каркас, прокопчённый и отполированный дымом и временем, обтянут рэтемом — покрышкой, сшитой из выделанных оленьих шкур, а местами с вкраплениями кусков брезента. Вдоль стены лежат дрова — части сухих разлапистых ивовых кустов. На перекладинах каркаса развешаны и коптятся под дымом куски оленьего мяса, гирлянды кишок, покрытых нутряным жиром, рыбьи потрошёные тушки. Мальчишки-оленеводы ловят хариусов в реке удочками на мушку, в озёрах на гольцов ставят сети.
Мы находимся в так называемом чоттагыне — холодной хозяйственной части яранги. Спят люди в меховом, шерстью внутрь пулоге (по-чукотски — йороны). Полог представляет собой прямоугольный невысокий короб, крепящийся на горизонтальных перекладинах каркаса и оттянутый сверху верёвкой. Этакая палатка без дверей под высоким основным куполом яранги за очагом, напротив входа. В доме может стоять два отдельных полога — как бы двухкомнатная квартира. Под пологом расстелены шкуры, на них спят, ими и укрываются. Но все эти тонкости быта я отметила уже потом, а сначала все мои помыслы были о еде.
«Ой, вы, наверное, голодная, а чем же вас покормить?» — хозяйка Тамара начала оправдываться, видимо, здесь такая традиция: ругать перед гостями свою стряпню. «У меня ведь только суп сейчас готов, а я добавила туда нутряного жира, вам, наверное, будет невкусно», — запричитала она. «Невкусно?!! — я чуть не подпрыгнула. — Такого не бывает! Я всё буду, я всё ем!»
«Только бы не объесться», — лихорадочно думаю я, но, похоже, ничто не может удержать меня от переедания. Оленина — продукт легко усваиваемый, диетический, убеждаю я себя, смакуя мягкий розовый костный мозг, который в тысячу раз вкуснее сливочного масла.
Мне предлагают переночевать под пологом в кукуле — спальном мешке из оленьих шкур, на что я радостно соглашаюсь. Ясное небо, звёзды, безветрие — ночь обещает быть холодной.
Под полог нет входа, просто, приподняв свисающую шкуру, заползаю внутрь отгороженного пространства. Здесь со всех сторон олений мех: и пол, и потолок, и стены — это оленьи шкуры. Тамара зажигает свечку — замену используемых ранее жировых светильников. На деревянном подносе прибито несколько гвоздей, на которые накалывают свечи, чтобы они не падали. Залезаю в мягкий кукуль. Олений ворс в нём изнутри, поэтому Тамара советует мне не снимать штормовку, чтобы не вывалять мехом свитер. Рядом, с головой накрывшись шкурами, спят дети. Такого комфортного тепла, как в эту ночь, я давно не испытывала.
Теперь стадо пасется недалеко от стойбища. Днём с Тамарой и Валерой мы идём посмотреть на него. Тундра, яркая под солнцем, очень красива. Горная, каменистая, она совсем лишена кустарника. Не верится, что недавно здесь лежал снег. С невысоких горок открываются глубокие узкие живописные ущелья. Вдали — конусы снежных гор. Подходим к маленькому синему озерку в распадке, на берегу стоит трактор, в воде — сети. Рыбаки, отдыхающие на берегу, рассказывают, что за ночь озеро покрылось таким толстым слоем льда, что его еле пробили ломом, чтобы проверить сеть.
Вода закипает на костре, гольцы уже выпотрошены, потроха валяются рядом; удивляюсь, что вся печёнка оставлена в них. Не могу допустить, чтобы пропадал продукт, отделяю печёнки от кишок и, спросив разрешения, кидаю их в кипящую в котле уху. Сначала мы едим малосольную икру гольцов. Она мелкая. Но вскоре и уха готова, на большое блюдо вываливают всю рыбу, бульон черпают из большой миски. Все, кроме меня, первым делом вытаскивают из груды рыбьих кусочков головы. Я в первую очередь ем куски тушек — розовое мясо и печёнку. Валера вскоре отваливается: «Головы кончились». Оказываюсь самой стойкой, но всё равно не могу всё доесть.
На следующий день тракторист Фархад зовёт меня половить гольцов на блесну с резиновой лодки в соседнем озере. Оказывается, чтобы поймать местную рыбу, нужно медленно вести блесну прямо по дну. Фархад поймал одного немного необычного гольца — генетического уродца с перекошенной нижней губой. Во время плановой связи по рации Фархад запросил указания, что делать с этой рыбой. Удивлена таким вниманием к пустячному событию. «Да я бы её, конечно, съел,- говорит Фархад, — но ритуалы надо соблюдать. Язычники. В прошлый раз сжигали такую особенным способом».
Погостив несколько дней на стойбище, покидаю гостеприимных оленеводов. Река Пегтымель всё-таки оказалась не совсем безлюдной.
В нижнем течении я снова встречаю местных жителей. Недалеко от берега в большой настоящей деревянной избе из толстых брёвен с огромной кирпичной печкой внутри обитала семья. Жители посёлка Биллингс Вадим и Аня Монаковы с сынишкой этим летом заготавливали здесь рыбу. Сейчас должен был быть ход морского гольца, но так как в этом необычно холодном году океан не растаял, рыбы в устье Пегтымеля вошло очень мало, и глава семьи был в расстроенных чувствах. «Карабин бы мне, — сетовал он, — хотя бы оленей стрелял». И всё же мне дают в дорогу солёных гольцов и хариусов. Надо же, на Пегтымеле я не выудила из реки ещё ни одной крупной рыбы и, похоже, необходимости в этом теперь не возникнет…
Ледовитый океан
Вот и конец низким песчаным берегам многочисленных проток дельты. Вылезаю из каяка, Восточно-Сибирское море оказывается мне ниже колена. Впрягаюсь в хомут-веревочку и бреду по щиколотку в воде навстречу ветру. Ступаю по дну, веду свой корабль на поводу и радуюсь тому, что, вопреки сомнениям, почти не вязко. Где-то здесь, в этих гиблых местах, потерпел крушение галиот купца Никиты Шалаурова. Да, места гиблые…
Лавирую среди огромных, по 5–7 м в диаметре, ледяных глыб. Океан оказался действительно Ледовитым! Из-за аномально холодного нынешнего лета на Чукотке льдины метра на два возвышаются над водой, у берега они достают до дна и сидят неподвижно, на глубоких же местах медленно дрейфуют по ветру. Волны подтачивают глыбы на уровне воды, и многие из них поэтому имеют форму грибов на тонких ножках. Временами эти шляпки-махины обламываются, вызывая фонтаны брызг, льдины кувыркаются. Я не одна в этом сказочном ледяном царстве: стаи из тысяч чёрных уток качаются на волнах, нерпы высовывают из воды свои усатые мордашки с удивленно-круглыми детскими глазами, разглядывают нового необычного обитателя моря.
Посёлок Биллингс раскинулся на узкой галечной косе, с одной стороны ограниченной морем, а с другой — обширной солоноватой лагуной. Большие поля спрессованных льдин не дают мне легко пробиться к берегу. Петляю по лабиринтам узких проходов километрах в двух напротив посёлка, недоумевая, как же сюда пришвартовываются корабли. Мне пока невдомёк, что в этом году здесь никто и не пришвартовывался. Наконец причаливаю к здоровенной голубой льдине, выползшей на сушу, и, задрав голову, здороваюсь с рыболовом, стоящим на этом постаменте с поплавочной удочкой в руках. Повертев головой в поисках человека на берегу, рыболов, наконец, обратил взор вниз, на воду.
Красная рыба из-за плотных ледовых заторов в тот год не вошла в лагуны, мужское население ловило на удочки мелких большеголовых бычков, их засаливали и через полдня съедали почти с потрохами. Единственный морской охотник — обладатель моторной лодки — далеко не каждый день возвращался с нерпой.
В магазине посёлка была крупа, хлеб на пекарне выдавали под расписку, так как у многих жителей давно не было денег. Завоза продуктов и топлива в этом году не ожидалось. Не было мяса: почти все тракторы и бульдозеры были неисправны и не могли отправиться в оленеводческие бригады за олениной. Пресная вода здесь была привозная, в бочках её возили с дальнего пресного озера. Радушный бульдозерист угостил меня собачатиной, единственным доступным мясом.
До Мыса Шмидта мне пришлось добираться самостоятельно вдоль побережья, только от посёлка золотодобытчиков Ленинградского меня подвезли на машине.
Попутный военный самолет вёз меня в Анадырь. Подо мной плыли заснеженные острые пирамидальные пики, ещё раз подтверждая, что Чукотка всё-таки страна горная. Так я вторично пересекла её всего за каких-то пару часов…
Свежие комментарии