На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Охота и рыбалка

25 420 подписчиков

Свежие комментарии

  • Виктор Симанович
    это не из разряда доступной для обычного рыболоваРейтинг самых вку...
  • Яков
    О самой охоте ничего своего, только слова переставляете местами, делая текст ещё хуже. А "Королевский выстрел", чтоб ...Вальдшнеп на мушк...
  • Астон Мартин
    интересноВинтовка Bergara ...

Интервью с Эдуардом Бендерским: взгляд в прошлое и будущее

Интервью с Эдуардом Бендерским.

Фото из архива Эдуарда Бендерского.

Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— Вы давно охотитесь?

— Да, свой первый я трофей добыл в десять или одиннадцать лет.

— Начинали с отцом?

— Да. Отец служил пограничником в Туркмении. Благодатный край с точки зрения охоты, шикарные места!

— Что для Вас охота?

— В разные этапы моей жизни охота ассоциировались у меня с разными вещами. В детстве, юности это возможность пообщаться с отцом, его друзьями. Наша семья, как и многие семьи военнослужащих, нечасто собиралась вместе (два года я вообще жил у бабушки, пришлось пожить и в интернате), поэтому возможность провести время с отцом на охоте давала двойной положительный заряд.

Когда я служил сам, у меня не было возможности заниматься охотой. Это был вырванный из моей охотничьей практики период времени. Хорошо, что потом такая возможность появилась. Сегодня для меня охота — отдушина, возможность психологически оторваться от загруженности по работе и получить удовольствие от общения с природой и друзьями.

— А если Вам не удается добыть зверя?

— Никогда не гоняюсь за рекордными трофеями. Нет такой зависимости. Но неудачные охоты, когда не было никаких шансов добыть зверя, хорошо помню. Например, в Магадане, когда искал охотского барана — я за ним три года ездил!

Или в Иране. Трое суток мы ходили по горам, и только на четвертые, возвращаясь в лагерь, увидели барана. Условия для стрельбы были очень тяжелые. Дистанция свыше 400 метров, колоссальная скорость бокового ветра. Я выстрелил и промазал. Но все равно получил массу положительных эмоций. Посмотрел страну, пообщался с людьми, погулял по горам, а через три года вернулся в Иран и добыл этого барана.

Когда ты допускаешь какую-то ошибку или делаешь неточный выстрел, невольно начинаешь анализировать, почему так произошло. Раньше же стрелял хорошо, попадал. Почему сейчас промах? И в конце концов понимаешь, что надо было просто напросто побольше тренироваться.

Угрызений совести по поводу того, что охота была неудачная, я не испытываю. Объект охоты, конечно, желанен, но не это главное.


Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— Я видел Вашу трофейную комнату. Трудно предположить, что у Вас было много неудачных охот. Навыки, которые Вы получили на охоте, на службе помогали?

— Мне кажется, нет. Да и навыки были не такие уж сильные. Конец 80-х годов. У пограничников были особые возможности для охоты с нарезным оружием — что тут скрывать! Отец охотился с СВД, приводилось стрелять и из автомата. К нормальной охоте, это, конечно, никакого отношения не имеет.

Когда я был с отцом, то чаще всего стрелял из ружья. Главным образом это была охота по перу — на фазанов, уток или голубей. После нее я полдня сидел и чистил птицу, потом полдня снаряжал патроны. На следующее утро, перед работой отца, мы опять выезжали в предгорья, успевали поохотиться и вернуться домой. После этого он уезжал на службу.

Думаю, сейчас мне в горах очень помогают те навыки, которые я приобрел за годы службы. Горы — это ведь терпение и труд, что в армии называется «маршевой втянутостью». Главные проблемы охотников в горах кроются не в физиологии, а в психологии. Если умеешь переламывать в себе страх перед тяжелой работой, то никаких проблем не будет.

Смотришь на гору и, какой бы большой, высокой или крутой она тебе ни казалась, идешь вверх. Останавливаешься, отдыхаешь, двигаешься дальше и рано или поздно поднимаешься на эту гору. Если же много раздумываешь, как дойдешь, как спустишься, устанешь — не устанешь, замерзнешь — не замерзнешь, то всегда будешь находить отговорки, чтобы не идти.

Конечно, на все это накладывается опыт, подготовка, физиологическое состояние охотника, его тренированность, умение правильно подобрать снаряжение, чтобы оно было оптимальным по весу и решало основные проблемы. Можно и в горах создать себе уют, который позволит полноценно отдохнуть и восстановить силы. Если же ты не в состоянии правильно обустроить быт, рано или поздно горы тебя сломают.

— Это относится к Вашим самостоятельным охотам?

— Не будем себя и никого обманывать. Сегодня говорить об относительно самостоятельных охотах не приходится. Я бы просто разделил охоты на более дикие, такие как в Сибири, Таджикистане, Киргизстане, Пакистане, Непале, и на щадящие, как в Иране, когда в любом случае возвращаешься в базовый лагерь.

Там, где охоты предполагают многодневные переходы, отдельные лагеря, я всё стараюсь тащить сам. У меня всегда с собой моя палатка и спальник. Мне так проще и… понятнее.

— Сегодня, надо сказать, нет проблем с подбором качественного снаряжения.

— Конечно. Моя двухслойная палатка весит около 500 граммов. Очень теплый спальник. Как-то при –25° мне пришлось ночевать в спальнике, рассчитанном на –18°. Вернулся и сразу купил на –40°.


Колымский снежный баран — один из шести подвидов снежных баранов, обитающих в России. Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— Я часто встречал среди африканских профессиональных охотников бывших военнослужащих. Когда военные действия на юге Африки закончились, эти ребята в большом количестве пошли в охоту. Одного я спросил: «Почему охота? Нечем больше заняться?» Его ответ мне понравился: «Когда я в буше, это меня держит на взводе, как будто я опять молодой и в деле». А у Вас нет такого чувства на охоте?

— Согласен. Когда много лет имеешь дело с оружием, оно становится частью твоей жизни, ты срастаешься с ним. Наверное, в охоте есть какие-то психологические отсылы к прошлому, к годам, когда служил.

У меня есть хороший друг в Зимбабве, Патрик Маврос, который после службы в родезийском спецназе «Салюса» стал ювелиром. Сейчас он делает замечательные изделия на африканскую тему из серебра и слоновой кости. Мы с ним сразу нашли общий язык. Он замечательный человек. Показывал свои старые фотографии.

— Горные охоты любимые?

— Однозначно. Это на уровне приобретенного инстинкта. Я же охотился с отцом в основном в горах. У меня и сейчас перед глазами сотенные стада уриалов, джейранов, горы Копетдага, высо́ты до 3,5 тысячи метров.

Кстати, там я впервые увидел мархуров, переднеазиатских леопардов. Но в моей жизни присутствуют все виды охот. Очень люблю весеннюю охоту, которую мы так долго ждем всю зиму. Для меня ее главная ценность заключена во встречах с друзьями.

Без лишней скромности скажу, что наш охотничий коллектив на 80 % состоит из людей, которых в охоту привел я. Только на горные охоты я еду либо один, либо с очень узким кругом друзей. Причина проста: горные охоты не массовые. Немалую роль играет также фактор времени.

Когда я один, стараюсь отстреляться быстро, чтобы вернуться на работу. Когда с кем-то, невольно подстраиваюсь под напарника. Не бросишь же человека в горах, приходится ждать… Конечно, друзья обижаются, говорят: «Нас в охоту привел, а сам стал реже ездить на коллективные охоты!»


Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— У Вас есть свое хозяйство. Это некий якорь, который привязывает Вас к месту, или просто дополнительная возможность для охоты?

— К сожалению, я бываю там не так часто, как хотелось бы. Весной и осенью езжу на загонные охоты и зимой с семьей — максимум раза четыре в год. Свое охотхозяйство — это дорогая игрушка, к которой относишься с особым трепетом.

Когда мы взяли хозяйство, то за сезон добывали от одного до трех кабанов. Пока навели порядок, пока организовали правильную биотехнию, прошло несколько лет. Зато зверь появился. В конце сезона охоты на февральских учетах на кормушках в один вечер мы насчитывали до 170 голов кабана. Но чума подкосила нас очень здорово. За одну неделю погибло более трехсот голов.

— А есть идея, как к Вам попала чума?

— С АЧС история, мягко говоря, мутная. Но кабана у нас нет, это факт. Мы после вспышки чумы стали думать: что делать? И решили пойти по пути дичеразведения. Эта проблема стимулировала нас к серьезному шагу. Мы сделали большие инвестиции в выкуп земли, в создание вольерного хозяйства, в посадки нужных сельхозкультур, формирование маточного стада животных, его вакцинацию и т.д.

Сегодня у нас сформированное вольерное хозяйство общей площадью около 800 га. Часть из них предназначена для содержания маточного поголовья, часть — для управления популяцией. У нас есть пятнистый, белохвостый и благородный олень, лань. Мы закупили какое-то количество муфлона, но он нам не подошел. А вот олени очень хорошо плодятся.

— Как у Вас выстроены взаимоотношения с местными охотниками?

— Во-первых, мы создали рабочие места, во-вторых, привлекаем местных жителей на загонные охоты и с удовольствием делимся с ними мясом. Тем, кто хочет охотиться по перу, выдаем путевки. Местных охотников практически не осталось, но тех, кто имеет опыт, как я сказал, мы так или иначе привлекаем к работе в охотничьем хозяйстве.

— Браконьерство есть?

— Было. Но мне кажется, нам удалось навести определенный порядок целым комплексом профилактической работы. А истории были всякие, даже с нападением на нашего егеря как со стороны гражданских лиц, так и со стороны лиц в погонах. И нам приходилось жестко реагировать на происшедшее.

— Вот Вы забрались на вершину где-нибудь в Якутии — почти 3000 метров над уровнем моря. Высмотрели трофейного красавца рогача. И вдруг что-то Вас «клюнуло» в голову. Вы можете отказаться от выстрела?

— Могу. Если вижу, что зверь явно меньше того трофея, который у меня есть или на какой я рассчитываю, я откажусь от выстрела. Чувство меры должно быть присуще каждому человеку. Надо уметь вовремя сказать себе «стоп».

Охотник может считать себя охотником, только когда точно понимает, что можно, а что нельзя. Умеешь себя ограничивать — значит, ты охотник.


Гобийский аргали — один из трех подвидов, обитающих в Монголии. Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— Если, приехав гостем на охоту, Вы поймете, что здесь стреляют всё и вся и во все стороны, как Вы себя поведете?

— Вряд ли такая ситуация возможна, так как я давно уже не езжу на охоту с незнакомыми людьми. По целому ряду причин, и прежде всего потому, что не хочу попасть в подобную ситуацию. Охота — отдых. А отдыхать хочется с приятными и понятными тебе людьми. Ведь как поведет себя незнакомый человек с оружием, неизвестно.

Но однозначно считаю, что в похожей ситуации нельзя промолчать, все бросить и уехать домой. Как минимум нужно попросить человека, который пригласил на охоту, успокоить своих гостей. У себя в хозяйстве я не допускаю подобного рода вещей.

— Сейчас, когда нужно уметь быть и политкорректным, и вежливым, Вы остались таким же смелым, каким были, предположим, 30 лет назад?

— С возрастом становишься мудрее и сдержаннее, именно поэтому я сегодня и поступаю иначе, чем в молодости. На то и жизненный опыт, чтобы учиться и делать выводы. Импульсивность — удел молодых.

Мнение, что охота — дело смелых, по-моему, обман. Я бы отнес ее к спортивному времяпрепровождению. Да, горная охота предполагает борьбу с собой, с физическими трудностями и преодолениями, но это не борьба с противником, который может достойно ответить.

У меня в жизни был лишь один случай, когда на охоте нужно было проявить определенную смелость — идти ночью добирать раненого леопарда (это была моя первая охота на него). Я думал, мы дождемся утра, однако пиэйч сказал, что до утра откладывать нельзя, нужно прямо сейчас идти добирать зверя.

Я взял автомат Калашникова, у пиэйча был пистолет. Леопард на нас прыгнул, и я из автомата, а охотник-профессионал из пистолета расстреляли его в прыжке. Зверь замертво упал нам в ноги.

Говорят, в тех краях до сих пор рассказывают эту историю. Трекеры, кстати, отказались с нами идти. Мы были вдвоем с пиэйчем. Это была непростая история.


Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— А у Вас не было таких историй с медведем или кабаном?

— Нет, с медведем не было. Был случай, когда раненый кабан напал на нашего друга и распорол ему руку (хорошо, что не вскрыл его, как консервную банку!). Секач этот прятался в снегу, как медведь в берлоге, выскочил из сугроба и напал на охотника, когда тот с товарищем проходил мимо.

Другу повезло. Собака прихватила зверя, тот отвлекся, а товарищ выстрелил. Весу в кабанчике было больше 150 килограммов.

— Как случилось, что Вы попали в РОРС?

— Абсолютная случайность. Меня пригласил Владимир Алексеевич Пехтин. Он был знаком с А.А. Улитиным и как охотник знал проблемы РОРСа. Пехтин предложил мне подумать над тем, чтобы возглавить Ассоциацию.

Сразу я не ответил — для меня это было совершенно из другой жизни. Но подумал, посоветовался с друзьями и принял предложение. Абсолютно не жалею об этом. Надеюсь, что и люди, с которыми я работал, не жалеют.

Нам удалось сохранить Ассоциацию как общественную организацию и сделать так, чтобы она достойно выглядела в современных условиях. Проблемы, конечно, были. Например, здание Ассоциации. Помните, что там было?

С момента прихода я три-четыре месяца вел локальные войны, чтобы вычистить тот клоповник. Пришлось повозиться и навести там элементарный порядок. Прошло десять лет, а порядок сохранился. Все работает, все существует, восстановлен музей, полностью функционирует гостиница. Вся инфраструктура в достойном состоянии. Для людей созданы нормальные рабочие условия.

— А по стране тоже пришлось наводить порядок?

— Где-то да. Безусловно, сделать все я не мог. У каждого есть предел возможностей. В стране только у одного человека нет предела — у президента. Но и его возможности ограничены Законом. А руководителю даже очень большой общественной организации крайне трудно решить все проблемы, которые есть в отрасли.

Ошибочное мнение, что руководство Росохотрыболовсоюза могло совершить какую-то революцию в системе управления охотничьим хозяйством. Конечно же нет! Мы даже не все свои вопросы могли решить.

Ассоциация объединяет юридические лица, поэтому далеко не все инициативы, которые я продвигал, нашли понимание моих коллег. Например, я предлагал внести изменения в Устав и ограничить избрание председателя двумя сроками. Мои коллеги не поддержали это.

Были у меня и другие инициативы (ввести единую цену на путевку, структурировать принятие ключевых решений), но они так и остались инициативами, и я прекрасно понимаю почему. Некоторые областные председатели тормозили развитие своих обществ. Не со всеми удалось расстаться, хотя в ряде субъектов при нашем содействии к руководству пришли новые лица, которые и сейчас успешно работают.

В целом РОРС — это большой опыт для меня, я ни в коей мере не жалею о годах, проведенных там. Это была часть моей жизни, которой я отдал шесть с половиной лет. Все, что я мог сделать для Ассоциации РОРС, я сделал.

Но увидев предел своих возможностей, честно сказал об этом и ушел, при этом сохранил хорошие отношения со многими областными председателями — они до сих пор мне звонят, и мы периодически встречаемся.

Считаю, что я принял тогда верное решение. Еще один правильный шаг я сделал, пригласив на работу в Москву талантливого человека — Татьяну Арамилеву.


Среднекавказский тур, впервые описанный А.Н. Северцовым, считается переходной морфой от дагестанского к кубанскому туру. Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— Вам не кажется, что, имея хороший контакт с Пехтиным, Вы могли бы больше сделать с точки зрения законодательства?

— Пожалуй, мог бы. Чем больше я погружался в работу Ассоциации, тем точнее понимал, что общественное охотпользование было, есть и должно быть. И именно эту форму охотпользования государство должно поощрять. Ведь частным охотпользователям что нужно? Правила игры и чтобы они не менялись. Все остальное они решат сами: найдут силы, средства, инвестиции.

Общественное охотпользование по целому ряду причин не может себе этого позволить. И поэтому государство обязано поддерживать его. Делало ли это наше государство, не уверен. За шесть с половиной лет я видел трех замминистров, и у каждого из них было свое отношение к охоте, к общественному охотпользованию. Далеко не все мыслили, как я, и разделяли мои взгляды.

— После Вашего избрания Ассоциация заключила соглашение с партией «Единая Россия» о стратегическом партнерстве. Не было ли это неким превентивным шагом против создания партии охотников, идея о которой муссировалась в среде охотников?

— Никогда никто из государственных или политических деятелей страны не вели со мной бесед по поводу создания такой партии. Но я слышал эти разговоры. Я никогда не скрывал, что лично Пехтин и «Единая Россия» сыграли ключевую роль в моем появлении в Ассоциации.

Я надеялся, что при такой политической поддержке нам удастся решить проблемы, которые были в отрасли, и прежде всего с точки зрения изменения законодательства. Но система принятия решений в государстве гораздо сложнее, нежели мои отношения с «Единой Россией» или с руководителем фракции.

В этой системе участвует огромное количество людей, порой даже трудно предположить, сколько их напрямую имеет отношение к этому.

На мой взгляд, мы смогли сделать многое. По-прежнему считаю, что упразднение охотничьего билета Ассоциации — неправильный шаг. Можно было бы найти какую-то формулу взаимодействия государства и общественных организаций. Но чиновники по каким-то причинам не захотели ее искать. А мы не смогли отстоять свою позицию.

Стало ли для нас катастрофой введение госбилета? Скорее нет, так как те организации, которые имели угодья, реально работали с охотниками, как жили, так и живут. Но с точки зрения статуса — да!


Фото из архива Эдуарда Бендерского.

— Когда Вы столкнулись с жестокой реальностью, у Вас не появилось чувство, что Вас просто «разыграли»?

— Нет, меня никто не разыгрывал. Мы все время находимся в состоянии решения проблем. Это наша работа. Меня она не пугает. Любую проблему можно решить. Не хочу преувеличивать свою роль в жизни Ассоциации, но сегодня я задумываюсь о том, что было бы, если б я туда не пришел или пришел кто-то другой. Не уверен, что Ассоциация вообще бы существовала в том виде, в котором она есть сейчас.

Прежнее руководство находилось в тупике. Не знаю, понимали они это или нет, но куда эти люди могли привести Ассоциацию? На тот момент в организации не было ни адекватного управления, ни финансовой состоятельности, ни нормального контакта с государственными структурами. Уверен, это закончилось бы плохо.

— Вы вошли учредителем в телеканал «Дикий». Для Вас это та же отдушина, что и охота?

— Это чистый бизнес-проект. Мы входили в него с холодным разумом. В этом есть определенный риск. Но мы же соизмеряем цену риска со своими возможностями.

Когда стали появляться тематические каналы про охоту и рыбалку, меня возмущало то количество иностранного контента, который там показывали. Россия — огромная страна, а мы должны смотреть, как американцы или канадцы охотятся в Америке или в Африке. Именно тогда родилась идея создания серии фильмов об охоте в различных регионах России.

Сегодня я понимаю экономику создания телепродукта. Покупка зарубежного контента на порядок дешевле, нежели создание отечественного. Но все же я уверен, что надо показывать нашу охоту, беречь наши традиции.

— Вы уверены, что у телеканала хорошее будущее?

— Мы находимся в конкурентной среде, и это хорошо. Пусть зритель даст свою оценку, мне наш продукт нравится, нам удалось сформировать очень профессиональную команду.

— Вас не тянет вернуться в Туркмению на охоту?

— Тянет, но сейчас там нет охоты. Они запретили всю иностранную охоту. Сегодня просто так в Туркмению попасть невозможно. Очень сложный визовый режим.

— С точки зрения частного охотпользователя законодательная база Вас устраивает?

— Я бы сказал, что да. У нас нет неразрешимых проблем. Мы абсолютно нормально работаем при этих правилах, и я не вижу каких-то серьезных ограничений.

источник

Картина дня

наверх