..."А еще бывают йети и чупакрабы..." - язык Сереги немного заплетался, отмечая неумолимо сокращающийся уровень в пол-литровой емкости. "Чупакабры", - поправил Петрович. "Ну да, точно", - кивнул головой Серега. Петрович тщательно спрятал ехидную ухмылку...
Они вдвоем вырвались на осеннюю рыбалку. Вечер пятницы, суббота и первая половина воскресенья были в их полном распоряжении.
Полтора часа от берега, где на стоянке остался дожидаться автомобиль, до известного им острова в глухих протоках, катер, груженый разнообразным рыбацким скарбом, шел без сучка и задоринки. Мотор пел ровным и густым баритоном, из-под форштевня расходились красивые усы волн, а на воде покачивались потревоженные разноцветные листья. Золотая Осень внушала надежды...
На берегу первым делом занялись обустройством лагеря: поставили палатку, подправили столик и лавочки, давным-давно сколоченные Петровичем, разожгли костер. Серега, конечно, подбивал выйти на воду. Но солнце уже еле держалось за верхушки деревьев, и решено было все же остаться и готовить ужин.
Время до темноты, однако, оставалось. Петрович взялся чистить картошку, а неугомонный Серега чуть ли не рысью рванул в соседний дубняк за грибами и вскоре вернулся, неся охапку отборных белых. "Там их... Там их!...", - захлебывался в восторге, совершенно счастливый Серега. А Петрович думал, какая все-таки прекрасная пора - Осень.
Жареная картошка с грибами, салат из свежих (с собственного огорода, конечно) помидоров с огурцами и зеленью, копченое с сочными мясными прожилками, золотистое сало, духмяный хлеб, и еще много всякого разного, заслуживающего внимания, было разложено на столе, покрытом клеенкой, исполняющей сейчас роль скатерти-самобранки. Не было, пожалуй, только рыбы. Но оба - и Петрович, и Серега - безоговорочно и справедливо полагали восполнить этот "пробел" завтра.
Солнце уже заснуло, уютно расположившись в своем ложе где-то там, за горизонтом. А может, как говорят некоторые рыбаки, оно пошло освещать другую сторону Земли. Кто знает... Ведь, где мы, а где оно - Солнце...
А сейчас над Петровичем и Серегой себялюбивой лампой повисла Луна.
Осенняя Луна - та еще штучка. Завидуя яркому Солнцу, она старается выглядеть краше. И, надо сказать, в чистом вечернем воздухе у нее это частенько получается.
Серега рассказывал очередную взаправдашнюю байку, коих у него было неисчислимое множество, а Петрович слушал, иногда вставляя реплики, охлаждая тем самым не в меру разгорячившегося Серегу, подобно итальянцу, уже готовому исполнять пантомимы в лицах.
А над их головами посмеивалась Луна. Ей тоже было интересно.
"Вот ты не веришь!", - волновался Серега, размахивая руками, - "А ведь они есть! Ну, не может быть такого, чтобы их не было!...". И Серега начинал сыпать датами, цитатами, вспоминал заметки из газет и журналов, доказывая Петровичу о существовании всевозможных существ и явлений. И между прочим, окружающая обстановка была как раз таковой, что позволяла поверить во все невозможное, что только возможно: тишина, штиль... Лес, уплотнившийся с темнотой, и, кажется, подступающий все ближе к кругу, освещаемому костром. А всплески рыбы, а может, и бобров, и непонятные шорохи совсем рядом, в кустах, только добавляли ощущений.
Петрович по сути своей являлся материалистом. Правда, как и все нормальные люди, а тем более рыбаки, материалистом только наполовину. Он мог поверить в летающие тарелки и прочие блюдца. Он даже видел их пару раз, когда приходил домой очень поздно, изрядно подшофе и с отключенным телефоном. Понятно, их запускала любимая жена, и вовсе не потому, что она инопланетного происхождения (хотя порой Петрович что-то подобное подозревал...). Ну просто кому понравится такое поведение? Так что тарелочки летали - факт, и факт неоспоримый. Имелись на памяти и другие моменты, часть из которых была связана с армейской службой, которую Петрович проходил на Флоте...
А еще Петрович мог рассказать историю про собственную "собаку баскервилей". Именно так.
Дело было в родной, Петровича, деревне. Повадилась как-то ездить на берег речки, текущей рядом с деревней, компания рыбачков, прости господи... Все бы ничего - не сетями ловили - удочками да спиннингами. Но вот беда, после их отъезда на месте стоянки столько мусора оставалось, что... Там были и бутылки, и банки, и пакеты, и остатки еды. В общем все, что только производит нынешняя цивилизация. Петрович поражался: не бедные люди - вон какая экипировка. А какие машины!.. И взрослые ведь, не вот молодежь безответственная. Конечно, Петрович пытался поговорить с ними, и не раз, но отклика так и не увидел. Да и какой может быть отклик от крепко выпивших, уверенных в себе таких вот... ммм... людей. И все оставалось по-прежнему - мусор, мусор, мусор... Петрович уже и уносил с собой (хотя много ли унесешь, идя со снастями и прочим скарбом с рыбалки?..), и приходил специально - сжигал-закапывал...
А однажды Петровичу надоело. Он подумал-подумал и...
Когда-то в детстве у Петровича одним из любимых авторов был Конан Дойл. А еще у соседа Петровича по деревне, Николая, жил здоровенный и, надо признать, простоватый, но добрый пес. Нет, но здоровый, как средних размеров бычок. Звали его Лаврентий. Ну, на Лаврентия собакен, по мнению Петровича, не тянул, так - Лаврик. Хотя по размерам - именно Лаврентий.
Лаврентий любил покушать. А еще он любил Петровича. Как раз именно из-за того, что любил покушать: у Петровича для Лаврухи всегда была сахарная косточка, да не одна.
И решил Петрович с помощью Лаврика проучить нерадивых "мусорщиков", как он их называл. Как-то вечером, возвращаясь с рыбалки домой, он сначала услышал, а потом и увидел знакомую уже картину: те же, там же, так же... Когда Петрович пришел домой, стемнело совсем хорошо. С соседом все было обговорено заранее. Колька, конечно, посмеялся, но "добро" на использование Лаврентия дал. Тем более что он и сам был заядлым рыбаком и часто ходил на реку. Опять же заранее уже был приготовлен (спасибо жене, имеющей соответствующее образование!) совершенно безвредный крем, светящийся в темноте...
Когда Петрович увидел дело рук своих, он, по правде говоря, и сам поежился: в сгустившейся темноте мертвенно-бледный свет, исходивший от нанесенных на собаку (пусть малохудожественно, но с чувством) линий, полос и кругов выглядел, по меньшей мере, жутковато.
Что было потом, когда Петрович привел к становищу нерадивых рыбачков Лаврентия? Да весело было. Правда, только Петровичу. Ну, и Лаврентию, конечно... Невесело, мягко говоря, было только "мусорщикам". А вы представьте картину: ночь, затухающий костер, пьяные разговоры... И вдруг в темноте что-то, явно огромное, начинает шумно возиться! (А что вы хотели - Лаврентий почти всеяден, а вокруг столько всего вкусного разбросано...) А когда едва насторожившимся людям из темноты является ЭТО?!..
Особенно волнующим (для всех участников этой трагикомедии) был момент, когда один из рыбачков, с такими круглыми глазами, которых Петрович никогда и не видел, вытянул трясущуюся руку в сторону "чудовища". А ладонь забыто сжимала кусок колбасы, типа сервелата... Безусловно, Лаврик счел этот дружественный жест как приглашение отужинать вместе и мощно, с радостным воем, рванул к "перстом указующему"... Ох, хорошо, что Петрович не выпустил конец длинного поводка и сумел путем серьезных усилий утащить разочарованного Лаврика обратно во тьму.
Что творилось в лагере, можно было представить по треску ломающихся снастей и рушащейся палатке. А затем, взревевший мотор и быстро удалившийся шум машины известили Петровича о полном и безоговорочном разгроме неприятеля...
Как вы думаете, о чем могли впоследствии говорить подвергшиеся такому "нападению" люди? Вот так-то...
Наутро Петрович в последний раз убрался на этом месте. В последний раз, ибо больше сюда любители помусорить не приезжали.
"Во-о-от, а ты говоришь!.." Голос Сереги вырвал Петровича из воспоминаний. Серега мог болтать без умолку, был бы благодарный слушатель. Надо было прервать поток красноречия. "Ну, за понимание!", - интонациями "Генерала" провозгласил Петрович очередной тост. Серега с удовольствием поддержал. Тонко звякнуло хрустальными искрами богемское стекло. Помолчали, ощущая разливающийся мягкими и теплыми нотками "шустовский" нектар.
Они уже давно разместились у костра, на "пенках". Теплые дни Золотой Осени пока позволяли без боязни сидеть долгое время вот так, почти на земле. Земля еще не остыла.
"Боже мой, но как же хорошо-то, а?!", - думалось Петровичу. И вот ради таких вечеров стоило жить и приезжать сюда на далекие от цивилизации острова-протоки. Именно такие вечера, мнилось Петровичу, и продлевают жизнь, наполняя ее кусочками счастья, счастья, из которого состоит душа... "А ведь счастье можно потрогать руками! Вот оно: в палых листьях, в еще не пожухлой траве, в застывшем зеркале близкой воды... В этом чудесном, донельзя пьянящем воздухе, в небе, усыпанном звездами, которые сейчас вот, конечно, можно потрогать руками... Вот оно - сверхъестественное!"
И ночь продолжалась бесконечно. Как потом бесконечно продолжалось утро, день... Как бесконечно продолжается жизнь.
Жизнь, такая реальная, и такая сверхъестественная.
Они вдвоем вырвались на осеннюю рыбалку. Вечер пятницы, суббота и первая половина воскресенья были в их полном распоряжении.
Полтора часа от берега, где на стоянке остался дожидаться автомобиль, до известного им острова в глухих протоках, катер, груженый разнообразным рыбацким скарбом, шел без сучка и задоринки. Мотор пел ровным и густым баритоном, из-под форштевня расходились красивые усы волн, а на воде покачивались потревоженные разноцветные листья. Золотая Осень внушала надежды...
На берегу первым делом занялись обустройством лагеря: поставили палатку, подправили столик и лавочки, давным-давно сколоченные Петровичем, разожгли костер. Серега, конечно, подбивал выйти на воду. Но солнце уже еле держалось за верхушки деревьев, и решено было все же остаться и готовить ужин.
Время до темноты, однако, оставалось. Петрович взялся чистить картошку, а неугомонный Серега чуть ли не рысью рванул в соседний дубняк за грибами и вскоре вернулся, неся охапку отборных белых. "Там их... Там их!...", - захлебывался в восторге, совершенно счастливый Серега. А Петрович думал, какая все-таки прекрасная пора - Осень.
Жареная картошка с грибами, салат из свежих (с собственного огорода, конечно) помидоров с огурцами и зеленью, копченое с сочными мясными прожилками, золотистое сало, духмяный хлеб, и еще много всякого разного, заслуживающего внимания, было разложено на столе, покрытом клеенкой, исполняющей сейчас роль скатерти-самобранки. Не было, пожалуй, только рыбы. Но оба - и Петрович, и Серега - безоговорочно и справедливо полагали восполнить этот "пробел" завтра.
Солнце уже заснуло, уютно расположившись в своем ложе где-то там, за горизонтом. А может, как говорят некоторые рыбаки, оно пошло освещать другую сторону Земли. Кто знает... Ведь, где мы, а где оно - Солнце...
А сейчас над Петровичем и Серегой себялюбивой лампой повисла Луна.
Осенняя Луна - та еще штучка. Завидуя яркому Солнцу, она старается выглядеть краше. И, надо сказать, в чистом вечернем воздухе у нее это частенько получается.
Серега рассказывал очередную взаправдашнюю байку, коих у него было неисчислимое множество, а Петрович слушал, иногда вставляя реплики, охлаждая тем самым не в меру разгорячившегося Серегу, подобно итальянцу, уже готовому исполнять пантомимы в лицах.
А над их головами посмеивалась Луна. Ей тоже было интересно.
"Вот ты не веришь!", - волновался Серега, размахивая руками, - "А ведь они есть! Ну, не может быть такого, чтобы их не было!...". И Серега начинал сыпать датами, цитатами, вспоминал заметки из газет и журналов, доказывая Петровичу о существовании всевозможных существ и явлений. И между прочим, окружающая обстановка была как раз таковой, что позволяла поверить во все невозможное, что только возможно: тишина, штиль... Лес, уплотнившийся с темнотой, и, кажется, подступающий все ближе к кругу, освещаемому костром. А всплески рыбы, а может, и бобров, и непонятные шорохи совсем рядом, в кустах, только добавляли ощущений.
Петрович по сути своей являлся материалистом. Правда, как и все нормальные люди, а тем более рыбаки, материалистом только наполовину. Он мог поверить в летающие тарелки и прочие блюдца. Он даже видел их пару раз, когда приходил домой очень поздно, изрядно подшофе и с отключенным телефоном. Понятно, их запускала любимая жена, и вовсе не потому, что она инопланетного происхождения (хотя порой Петрович что-то подобное подозревал...). Ну просто кому понравится такое поведение? Так что тарелочки летали - факт, и факт неоспоримый. Имелись на памяти и другие моменты, часть из которых была связана с армейской службой, которую Петрович проходил на Флоте...
А еще Петрович мог рассказать историю про собственную "собаку баскервилей". Именно так.
Дело было в родной, Петровича, деревне. Повадилась как-то ездить на берег речки, текущей рядом с деревней, компания рыбачков, прости господи... Все бы ничего - не сетями ловили - удочками да спиннингами. Но вот беда, после их отъезда на месте стоянки столько мусора оставалось, что... Там были и бутылки, и банки, и пакеты, и остатки еды. В общем все, что только производит нынешняя цивилизация. Петрович поражался: не бедные люди - вон какая экипировка. А какие машины!.. И взрослые ведь, не вот молодежь безответственная. Конечно, Петрович пытался поговорить с ними, и не раз, но отклика так и не увидел. Да и какой может быть отклик от крепко выпивших, уверенных в себе таких вот... ммм... людей. И все оставалось по-прежнему - мусор, мусор, мусор... Петрович уже и уносил с собой (хотя много ли унесешь, идя со снастями и прочим скарбом с рыбалки?..), и приходил специально - сжигал-закапывал...
А однажды Петровичу надоело. Он подумал-подумал и...
Когда-то в детстве у Петровича одним из любимых авторов был Конан Дойл. А еще у соседа Петровича по деревне, Николая, жил здоровенный и, надо признать, простоватый, но добрый пес. Нет, но здоровый, как средних размеров бычок. Звали его Лаврентий. Ну, на Лаврентия собакен, по мнению Петровича, не тянул, так - Лаврик. Хотя по размерам - именно Лаврентий.
Лаврентий любил покушать. А еще он любил Петровича. Как раз именно из-за того, что любил покушать: у Петровича для Лаврухи всегда была сахарная косточка, да не одна.
И решил Петрович с помощью Лаврика проучить нерадивых "мусорщиков", как он их называл. Как-то вечером, возвращаясь с рыбалки домой, он сначала услышал, а потом и увидел знакомую уже картину: те же, там же, так же... Когда Петрович пришел домой, стемнело совсем хорошо. С соседом все было обговорено заранее. Колька, конечно, посмеялся, но "добро" на использование Лаврентия дал. Тем более что он и сам был заядлым рыбаком и часто ходил на реку. Опять же заранее уже был приготовлен (спасибо жене, имеющей соответствующее образование!) совершенно безвредный крем, светящийся в темноте...
Когда Петрович увидел дело рук своих, он, по правде говоря, и сам поежился: в сгустившейся темноте мертвенно-бледный свет, исходивший от нанесенных на собаку (пусть малохудожественно, но с чувством) линий, полос и кругов выглядел, по меньшей мере, жутковато.
Что было потом, когда Петрович привел к становищу нерадивых рыбачков Лаврентия? Да весело было. Правда, только Петровичу. Ну, и Лаврентию, конечно... Невесело, мягко говоря, было только "мусорщикам". А вы представьте картину: ночь, затухающий костер, пьяные разговоры... И вдруг в темноте что-то, явно огромное, начинает шумно возиться! (А что вы хотели - Лаврентий почти всеяден, а вокруг столько всего вкусного разбросано...) А когда едва насторожившимся людям из темноты является ЭТО?!..
Особенно волнующим (для всех участников этой трагикомедии) был момент, когда один из рыбачков, с такими круглыми глазами, которых Петрович никогда и не видел, вытянул трясущуюся руку в сторону "чудовища". А ладонь забыто сжимала кусок колбасы, типа сервелата... Безусловно, Лаврик счел этот дружественный жест как приглашение отужинать вместе и мощно, с радостным воем, рванул к "перстом указующему"... Ох, хорошо, что Петрович не выпустил конец длинного поводка и сумел путем серьезных усилий утащить разочарованного Лаврика обратно во тьму.
Что творилось в лагере, можно было представить по треску ломающихся снастей и рушащейся палатке. А затем, взревевший мотор и быстро удалившийся шум машины известили Петровича о полном и безоговорочном разгроме неприятеля...
Как вы думаете, о чем могли впоследствии говорить подвергшиеся такому "нападению" люди? Вот так-то...
Наутро Петрович в последний раз убрался на этом месте. В последний раз, ибо больше сюда любители помусорить не приезжали.
"Во-о-от, а ты говоришь!.." Голос Сереги вырвал Петровича из воспоминаний. Серега мог болтать без умолку, был бы благодарный слушатель. Надо было прервать поток красноречия. "Ну, за понимание!", - интонациями "Генерала" провозгласил Петрович очередной тост. Серега с удовольствием поддержал. Тонко звякнуло хрустальными искрами богемское стекло. Помолчали, ощущая разливающийся мягкими и теплыми нотками "шустовский" нектар.
Они уже давно разместились у костра, на "пенках". Теплые дни Золотой Осени пока позволяли без боязни сидеть долгое время вот так, почти на земле. Земля еще не остыла.
"Боже мой, но как же хорошо-то, а?!", - думалось Петровичу. И вот ради таких вечеров стоило жить и приезжать сюда на далекие от цивилизации острова-протоки. Именно такие вечера, мнилось Петровичу, и продлевают жизнь, наполняя ее кусочками счастья, счастья, из которого состоит душа... "А ведь счастье можно потрогать руками! Вот оно: в палых листьях, в еще не пожухлой траве, в застывшем зеркале близкой воды... В этом чудесном, донельзя пьянящем воздухе, в небе, усыпанном звездами, которые сейчас вот, конечно, можно потрогать руками... Вот оно - сверхъестественное!"
И ночь продолжалась бесконечно. Как потом бесконечно продолжалось утро, день... Как бесконечно продолжается жизнь.
Жизнь, такая реальная, и такая сверхъестественная.
Свежие комментарии