На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Охота и рыбалка

25 419 подписчиков

Свежие комментарии

  • Виктор Симанович
    это не из разряда доступной для обычного рыболоваРейтинг самых вку...
  • Яков
    О самой охоте ничего своего, только слова переставляете местами, делая текст ещё хуже. А "Королевский выстрел", чтоб ...Вальдшнеп на мушк...
  • Астон Мартин
    интересноВинтовка Bergara ...

С подсадной на Мологе

Весна в тот год выдалась на редкость полноводной. Зимой снега навалило почти по грудь, и, распираемая талыми водами, Молога разлилась с невиданной ширью и размахом. Старожилы не помнили, когда еще разбушевавшееся половодье отрезало от райцентра десятка два деревень, затопив в самом городке на метр крайние дома.

Разбросанные по пойме реки бурые остовы шалашей, слепленные из копившегося годами пожухлого ельника, ушли под воду. Разлив съел все косы и отлогие берега, далеко уйдя в лес и не оставив охотнику манёвра для постройки новых скрадков. Не добавляли оптимизма и новости от егеря Володи, что, мол, вся прилетевшая утва разбилась по парам и селезень ни в какую не идет даже к самым добычливым подсадным.

Но так как недельный отпуск был оформлен еще месяц назад, деваться мне было некуда. Урча пониженной передачей, «крузак» медленно плыл по серо-белому месиву осевшего снега. Сердце екало каждый раз, когда, ломая притаившийся под снегом лед, внедорожник клевал носом в глубокую лужу. Грязевые потоки, бурля, вырывались из-под колес, заливали пороги и шипели, попадая на раскаленный глушитель.

Машина взбрыкивала и натужно выкарабкивалась из ловушки, оставляя позади зияющую на снегу серую кляксу с висящим над ней рыхлым облачком пара. Наконец за поворотом, вырастая из бурьяна, показались покосившиеся скворечники обветшавших изб. Это была полузаброшенная, затерявшаяся в лесу деревенька. Кроме енотов, квартирующих в темных закутках покинутых изб, сюда наведывались дачники, и пара домов оставалась в приличном состоянии.

В одном из них, чаевничая у заехавших на короткий сезон охотников, меня поджидал Ваня. Это был невысокий, суховатый мужичок лет пятидесяти, со впалым, затянутым седой щетиной лицом, полубеззубым, вечно улыбающимся ртом и живыми, светящимися мальчишеским задором глазами. Одет Ваня был, как всегда, в поношенные треники, бывшие когда-то синими, и рваный промасленный ватничек.

Я никогда не видел Ваню праздношатающимся. У него всегда находились какие-то заботы: то надо было покормить егерских собак, то вскопать соседке огород, то напилить дров. Давно разведенный, Ваня осел в Тверской глубинке, оставив в городе уже взрослого сына.

Жил бедно, практически в нищете, в старом, скособоченном домике на краю деревни, подрабатывал случайно подвернувшейся шарашкой и жил в основном огородом и рекой. Несмотря на превратности судьбы, Ваня всегда оставался на удивление бодрым духом и полным какого-то безоглядного детского оптимизма...

Лязгая сцепкой, «белорус» медленно полз через лес, неловко переваливаясь в ухабистой колее. Развалившись в прицепе на тюках и обняв пристроившегося под боком курцхаара, я наслаждался началом отпуска, порой с опаской поглядывая за борт, где провалившийся по брюхо трактор мерно месил серую жижу бездорожья.

Через час с небольшим мы вырулили на раскисший зимник и вскоре подъехали к Володиной деревне. Все здесь было так же, как осенью, когда я последний раз гостил в этих краях. На пригорке, под сенью крючковатых вековых осин серели зубцы одряхлевших крыш. Крайней, за завалившимся забором, стояла, прислонившись к высокой раскидистой березе, изба Володи. Сам егерь охотился с клиентами и обещал вернуться через несколько дней.

img=28811]

Оставшееся до вечерней зорьки время я потратил на поиски мест под утиные скрадки. Как и предупреждал Володя, дела были паршивыми. Остров, где из года в год я удачно стрелял селезней, затопило. Жалкие остатки моего фартового шалаша торчали над водой пучком осыпавшегося лапника. Открытого места по берегам, где можно было бы соорудить засидку, пусть даже сидя по колено в воде, не найти.

Река далеко зашла в глухой лес, пробиваться через который на лодке оказалось непросто. То тут, то там из воды выступали мокрые спины бревен, утянутых паводком с вырубок; притаившиеся под водой топляки и пни то и дело с глухим стуком ударялись о жестяное дно лодки, преграждая ей путь. Гремя уключинами и матерясь, я то и дело застревал среди этого мусора на неповоротливой «Романтике».

Наконец весло уткнулось в дно, и я выпрыгнул за борт. Непромокаемые вейдерсы спасли меня от воды, доходящей до пояса. Намотав на руку бечевку, привязанную к носу лодки, я легко зашагал вперед, поднимая на темной глади мелкую волну. Плоскодонка послушно заскользила следом. Дело спорилось, и я быстро добрался до берега. Лес здесь был кряжистый, тяжелый, поросший низом плотным ельником. Высаживать подсадную не имело смысла.

Продираясь берегом, я прошел, наверное, с километр вдоль уреза воды, пока не нашел более-менее подходящее место. Из-под откоса пригорка бил холодной ключ, растекаясь жилкой ручья по голой топкой низинке. В месте, где ручей сходился с разливом, затопленный лес расступался метров на десять, открывая чистый коридор до большой воды. Видимо, летом, когда река возвращалась в свои берега, здесь был проточенный ручьем овраг. На сухой кочке я на скорую руку сварганил нехитрый шалашик и поспешил назад в деревню. Солнце, перевалив зенит, кренилось к горизонту…

Необычно встречать рассвет среди затопленного половодьем леса. Короткой весенней ночью не спалось, и я притопал на место на час раньше, когда было еще совсем темно. Чавкая болотниками в раскисшем месиве прибрежной грязи, нащупал фонариком шалашку. Ночь, задрожав зыбкими тенями, отступила на шаг, но как только я затушил свет, тотчас сошлась черным омутом, поглотив все вокруг. Темень — хоть глаз выколи.

Рановато для охоты, надо бы обождать, пока просветлеет. Я пристроил на сухую кочку плетенку с сонно воркующей Манькой, повесил на сучок разряженную двустволку, а сам прислонился к высоченной осине, корявыми ветвями тонущей в густой синеве ночного неба, закрыл глаза, слушая, как зачинается новый день.

На пригорке проскрипел первый вальдшнеп. Сонно пискнула в ельнике за спиной мелкая пичуга и тут же, сама себя испугавшись, замолчала. И снова все окутала тишина. Тяжелая, 
предрассветная. Но ненадолго.

С реки в лес залетел ветерок, донеся до слуха сухое потрескивание стайки чирков на фарватере, чуфыканье косачей на той стороне. Бухнула хвостом зашедшая на нерест щука. Где-то в затопленных завалах точил утащенное паводком бревно бобр. Я открыл глаза. Ночная мгла редела. От свинцовой поверхности воды отделились стволы деревьев, уходя кривыми мачтами в сереющее небо. Пора!

Я размотал бечевку с привязанным к ней с одной стороны рыболовным карабинчиком, а с другой — железным колышком. Колышек по самое ушко, к которому крепилась веревка, воткнул в невысокую мокрую кочку у уреза воды. Достал из корзинки Маньку.

Как всегда, она послушно и безбоязненно далась в руки. Эх Манька! Моя боевая подруга! Сколькими удачными охотами я обязан тебе! Сколько счастливых моментов бережно хранит моя память! Не один десяток селезней сгубил твой бархатистый, с хрипотцой голосок. Порадуй меня, пожалуйста, и сегодня!

Я пристегнул к ногавке карабинчик и бережно опустил подсадную на воду. Она отплыла чуть в сторону, купнулась пару раз и, покосившись на меня желтым глазом, дала квачку, затем еще одну и еще… Вспенивая черную воду раскатанными забродниками, я заспешил к шалашу. И лишь успел нырнуть в его сырое темное нутро, как с разлива шваркнул селезень.

Манька тотчас залилась, запела длинной страстной осадкой. Заряжая ружье, я улыбнулся. Маня, хоть уже и в годах, а свое дело знала. Видать, быть мне сегодня с полем.

Селезень ответил подсадной гораздо ближе. Его негромкое, мерное жвяканье стремительно приближалось, казалось, заполняя до краев утреннюю тишину сладким для уха охотника звуком. Кавалер летел к Мане. Зашипела волна, и неверный силуэт заскользил по воде, то появляясь, то исчезая среди деревьев. Я поднял ружье, ставшее необычно тяжелым.

В висках застучали молоточки. От неожиданной, но такой долгожданной встречи я разволновался, как мальчишка. Засуетился, зашоркался в тесной шалашке, подбирая момент, чтобы вдарить по селезню, да совсем позабыл об осторожности. Всплеск воды побежал дрожащей рябью по металлической глади, и сполох крыльев шумно, с брызгами резанул воздух, уходя затихающим свистом к большой воде. Подшумел, спугнул, дурачина, удачу! И дальше, будто кто сглазил, все пошло не так. Не заладилось.

Дважды выманивала Маня с реки селезней, но те, вначале призывно жвякая, попав в лес, тихарились. Выплывал такой кавалер в прогал меж кустов, настороженно вытягивал изум-рудную, с белым пояском шею, поглядывал на шалаш. Только я собирался примерить ружейную мушку на расписной кафтан щеголя, как шельмец сразу бочком, бочком заплывал за какую-нибудь корягу или дерево. То ли я накидал впопыхах маловато лапника на шалаш, то ли селезень боялся таких крепких мест, осторожничал.

 

 

В соответствии с Федеральным законом «Об охоте и сохранении охотничьих ресурсов» в каждой области существуют свои нормы добычи.

Вдруг подсадная хрипло заголосила, да как-то испуганно, истерично. Натянув бечевку, она забила крыльями по воде, стараясь высвободиться. Враз я смекнул, что дело плохо. Выскочил из шалаша, поскользнулся, залив сапог. С косматой ели, в аккурат над засидкой, скользнула серая тень. Легко и бесшумно большая пестрая птица проворно лавировала между деревьями.

На секунду в прогале мелькнуло светло-серое, с темными поперечными полосками брюхо хищника, широкие крылья с растопыренными пальцами маховых перьев, острый крючковатый нос.

Тетеревятник! Но я вовремя подоспел. Еще бы немного — и не миновать беды… С охотой, конечно, было покончено. Сморенный бессонной ночью, расстроенный и уставший, я сунул перепуганную Маньку в плетенку и поплелся в горку к деревне.

Охота на следующий день вышла такой же непутевой. И все последующие за ней зорьки походили одна на другую. Я вставал затемно, завтракал и, как на работу, понуро плелся на речку: туда — под горку, обратно — в угор.

Возвращался неизменно пустой. Как я ни старался, маскируя шалаш и часами поджидая добычу, ни один, даже самый захудалый и несмышленый селезень не смилостивился надо мной и не угодил мне на торока. Усталость и нехватка сна копились с каждым днем. Я все чаще ловил себя на мысли, что мое времяпрепровождение, которое язык не поворачивался назвать охотой, все больше походило на отбывание повинности, непонятно за какие грехи.

Паводок уже достиг своего предела, и вскоре Молога, облегченно вздохнув, пошла на убыль. День ото дня вода отступала, обнажая заиленные берега и речной сор, застрявший желто-бурыми пучками в ветвях прибрежного тальника.

В конце каждой охоты я выплывал на лодке на разлив и проверял свой прошлогодний шалаш на затопленном острове. Медленно, но верно его темный остов поднимался покосившимся холмиком над речной гладью. И наконец пришло время, когда в нем можно было сидеть, пусть и по щиколотку в воде.

Меж тем заметно потеплело, и на глаза частенько попадались мотающиеся над рекой с призывным жвяканьем селезни-холостяки.

Это был верный признак того, что утка села на яйца, и охота, стало быть, обещала быть богатой.

Натащив с берега лапника, я основательно укрепил стенки и потолок засидки, пробил бойницы, вытесал колышек для кружка, проредил разросшиеся хвощ и осоку, расчистив место для подсадной и для удобной стрельбы, — словом, основательно подготовился к охоте. Шлепая веслами, я заспешил в обратный путь, с нетерпением предвкушая завтрашнее утро.

И вот оно наступило. С корзинкой под мышкой, с двустволкой на плече я шел по мелководью к своему шалашу. Здравствуй, старина! Сколько лет ты тут стоишь, потерянно серея пожухлым лапником среди пышного летнего разнотравья и перерождаясь резной зеленой хвоей каждой весной! Дни и года несутся мимо тебя, как кометы. Давай проведем эту зорьку вместе!

Лишь оказавшись на воде, Маня хрипловато дала квачку и, словно слушая, что ей ответит разлившаяся река, вопросительно склонила голову на бок. Нежно-алая акварель восхода медленно растекалась по зеркальной глади, отражая плывущие по небу облака. Вдруг наступила полная тишина. Или это мне, выискивающему в пробуждающемся утре нужный звук, так показалось?

И вот из затона, за цепочкой согнувшихся над водой ив шваркнул селезень. Круговая, услышав его, разразилась такой неистовой осадкой, перед которой не устоял бы ни один «профессор». Бедолага спланировал, как в омут с головой, сел без облета, забыв об осторожности, у самого шалаша. Гулко ухнул над разливом выстрел. Селезень, уронив в воду изумрудную голову, тихо покачивался на волнах...

В то утро Маня была в ударе, и за пару часов я расстрелял все патроны. Собрав в тяжелую связку селезней, я направил неторопливую «Романтику» к берегу.

Дмитрий Каширин.

Источник

Картина дня

наверх