Лето на Каменке

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА

ЗА ЩУКАМИ

Рыбацкий отдых после упорной работы — великолепная вещь.

Возьмешь это железную лопату, накопаешь с помощью ребяток Лели да Сонюшки червей, захватишь сачок, удилища, заткнешь за пояс топор и, побрякивая чайником, бредешь на Сыру.

Сыра — река небольшая (мельницы на ней стоят в трех верстах — и налево, и направо), но достаточно рыбная.

Главное, в этой Сыре крупные щуки водятся.

Ох, и люблю же я щук ловить!

Дельная, толковая рыба: во-первых, ядреная (есть за что взяться); во-вторых, из щуки славные пироги и котлеты выходят, и еще лучше жрать ее фаршированную, с перцем; в третьих, щука — страшный хищник, уничтожающий массу всяческой рыбы, а поэтому ловить ее — громадное, азартное удовольствие.

В большой реке, в прудах, на озерах щук ловим на «дорожку». «Дорожка» — это крепкий, сажен в тридцать, шнур, на конце которого прикреплена металлическая рыбка с якорьком-удочками.

На ходу лодки, держась возле травянистого берега, эта «дорожка» выматывается, и блестка, вертясь в воде от движения, бежит за лодкой на глубине полутора метров. Щука, завидев играющую рыбку, бросается на предательскую жертву и так попадается.

Держащий «дорожку» сразу почувствует по руке живое дерганье, и тогда надо осторожно вытаскивать шнур, подводить добычу к борту и брать щуку из воды сачком или колоть под брюхо загнутой пикой.

А если щука крупная и сильно бьется, выскакивает из воды, булькает, то «тропу» нужно повернуть назад, отпустить и снова тянуть, пока рыба не пропадет, иначе она упадет. 

Так ловим щуку в больших местах. Ну, здесь, в Cheese, все по-другому. Я беру с собой пять шнуров по пять метров каждый; оканчивается леска (чтобы щука не кусала леску) тонкой проволокой с большой удочкой или двумя-тремя. 

К каждой удочке прикреплена живая рыба (за гребень) или лягушка. Легковесный шнур с «брюхом» бросают в лужу или в травянистое место, где больше всего обитают щуки. По опыту знаю, что окунь - лучшее блюдо для них. 

И чем крупнее, живее окунь, тем крупнее берет и щука. Но окуня надо сначала тоже поймать. Я это делаю так.

Из червей выбираю самого жизнерадостного, насаживаю на удочки и начинаю удить там, где, по-моему, окуни есть, а любят они под крутым берегом сидеть, или в ямах, или в кустах затопленных. И уж непременно держатся там, где поверху мелкая рыбешка серебрится.

ФОТО BRITISH LIBRARY/FLICKR.COM (CC BY 2.0)

Хороший окунь берет на червяка сразу при двух условиях: если он тут сидит и если червяк заманчиво шевелится, дрыгает. Апатичных червей окунь не уважает. Заправскому рыбаку вообще надо знать, какая рыба что больше уважает. Например, окунь — животрепетного червя, а щука — животрепетного окуня.

Есть в Сыре еще голавли, налимы, хариусы, ерши, сорога, пескари, мулявка. Голавли интересуются кобылкой-стрекозой, а все остальные на червей берут.

Меня положительно увлекают щуки. Вот натаскаю окуней, наживлю ими свои пять шнуров, заброшу куда следует, а сам в той же сторонке продолжаю удить. Кто попадется — и ладно. Уж на уху, на пирог наловлю обязательно.

Пустым не вернусь, хоть немного, да принесу. И отдых, и польза. А чтобы комары не очень кусались, не мешали бы рыбалке, костер развожу. Дым по берегу, по воде опаловой скатертью стелется, и дымный смоляной аромат дает вкусную приятность.

И пока удишь, пока ждешь, поглядываешь на шнуры, не забулькает ли попавшаяся щука (она непременно забулькает на поверхности, если попадется шнур), много жизни увидишь вокруг.

Вот и сегодня я на своем обычном месте, на Сыре, в золотой пыли солнечного заката. Шнуры поставлены. Сижу с удилищем под ольхой на берегу, таскаю рыбешку, покуриваю, подумываю, поглядываю.

Заяц на противоположный берег из лесу прискакал, встал на задние лапы, дым от костра нюхает, высокими ушами поводит, мягко опускается, травку щиплет. Я чихнул. Заяц, выпучив глаза, помчался восвояси. Я даже забыл сказать: «Будьте здоровы!»

Дикая утка-серуха шлепнулась в омут. Закрякал я, подражая по-утиному, в кулак: кре-кре-кре. Утка подплыла и, увидав слишком большого селезня, нырнула со страху, и след простыл.
Бурундук с бурундуком на ольхе разодрались. Тройка лесных голубей (вяхирей) пролетела в лес.

Слышу, как у нас дома собаки лай подняли. Где-то коровы мычат, овцы блеют, кони фыркают. Только что окуня на полфунта выудил, обрадовался, хотел бежать — на шнур посадить — и остановился.

Смотрю — большая выдра мимо проплыла, повернула к берегу, вышла, отряслась, пушистой стала, а потом опять в воду, переплыла реку и там штопором вонзилась в землю, под корни. Исчезла.

Я побежал насаживать окуня на шнур. И вдруг булькнуло над крайним шнуром. Бросил окуня в траву, схватил сачок, залез возле шнура в реку и давай тянуть. Щука забарахталась, заплескала меня брызгами. Подтянул добычу поближе и ловко подсакнул и в момент выкинул ее вместе с сачком на берег.

Ноги засосало тиной; я этого не рассчитал — бросился за щукой (чтобы не сорвалась) и плашмя бухнулся в воду. Все-таки выкарабкался на четвереньках и поймал щуку у самой воды. Схватил двумя перстами за глаза (т.е. всунул пальцы в глазные впадины).

Этак надо всегда брать живую щуку, тогда у нее парализуются движенья, и она открывает зубастую пасть так, что сломленной сухой веткой можно извлечь, отдеть крючок.

Щука попалась фунтов на двенадцать. Взяла на полуфунтового окуня. Я насадил пойманного.

ФОТО BRITISH LIBRARY/FLICKR.COM (CC BY 2.0)

Костер раскострил. Темно стало. Тихо. Чу! Коростели заскрипели. Ночники-ястребки заверещали. Туман над рекой возник.

Разделся донага. У огня одежду быстро просушил, а пока чайник кипятить поставил. Разомлел от тепла, развалился, раскурился, раздумался. Стал ждать рассвета, когда лучше всего жор у щук, как, впрочем, и у каждой рыбы.

Через два часа начнет светать; таковы наши июньские ночи: день длится двадцать два часа.Темнеет лишь в двенадцатом часу. Крестьяне говорят: теперь заря с зарей сходятся. Так и выходит.

За чаем слушаю музыку тихой северной, убаюканной ночи. Смотрю на пылающий костер, сучья подкладываю. Думаю о судьбе Татьяны Чумаковой.

Казалось бы, так просто: взяла да и бросила старого ненавистного Демида — благо Кузьма превосходный парень, умница, а вот поди ж, как в западне сидит. И, к несчастью, окружена Дарьями, Матренами.

Ох, туго еще идет в деревне усвоение октябрьских основ равноправия. Туго. Иной крестьянке и до сих пор легче смерть принять, чем от лютого мужа уйти: в таких рабских условиях закрепощения жила горемычная женщина до революции.

Десять лет, разумеется, слишком малый срок, чтобы изменить, перестроить по-новому уклад крестьянской семьи, где Демиды Чумаковы еще живы и достаточно упрямы в своей косности. Да плюс темнота кругом в деревнях такая, что люди будто сплошной ночью живут, если всерьез призадуматься...

Василий Каменский