На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Охота и рыбалка

25 419 подписчиков

Свежие комментарии

  • Виктор Симанович
    это не из разряда доступной для обычного рыболоваРейтинг самых вку...
  • Яков
    О самой охоте ничего своего, только слова переставляете местами, делая текст ещё хуже. А "Королевский выстрел", чтоб ...Вальдшнеп на мушк...
  • Астон Мартин
    интересноВинтовка Bergara ...

Зов тайги

Озеро блестело, как тысячи снегов…

Серега сидел перед столом на чурбане, заменявшем ему стул, и смотрел в окно. Солнце гуляло с противоположной стороны, и лучи в окно не попадали. Избушка, врытая на два венца в грунт, сохраняла прохладу. Комаров он выгнал совсем недавно, и они еще не вернулись. Было приятно сидеть просто так, не намазавшись, не ощущая на лице жирность и не вдыхая осточертевший запах «Дэты». Чуть-чуть попахивало горелым мохом после дымокура.

Он смотрел на берег, еще не широкий, но растущий с каждым днем по мере того, как спадала вода. У стола, на котором он порол рыбу, дрались и орали чайки, Рыбьи потроха, вываленные в воду, доставались с бою. Чаек было четыре. Жили они в общем-то дружно. Большее время суток качались на воде, изредка взлетая, крича о чем-то своем, или сидели на огромном валуне. На валуне не осталось ни одного темного пятнышка, он весь был в белых потеках — так они его обжили. И только один раз в сутки, когда Серега, посмотрев сети и выпотрошив рыбу, вываливал кишки в воду, у них начиналась междоусобица.

Серега их не гонял. Они были санитары. Пользовались тем, что уже никому не нужно: ни рыбам, ни человеку. Но сегодня была их последняя трапеза. Завтра они останутся без пайки. Снятые сети висели на вешалах. Смотреть на них было тоскливо и даже стыдно. Хотя его вины в том, что работа стала, не было. Были бочки, была соль — была рыбалка. Нет бочек и соли — нет и рыбалки. Что может быть обиднее для рыбака в середине лета?

Сезон складывался неудачно. Еще весной он собирался вылететь в поселок, но самолет прилетел тогда, когда его дома не было. Он находился в другой избушке, которую срубил в боковом ручье, а ее пилоты не знали. Добытая пушнина, висевшая под крышей, исчезла. Правда, на столе осталась расписка с подписью человека, которому можно верить. Это успокаивало. Но все же…

Серега предпочитал, как и все его коллеги, сдавать пушнину сам. Это давало моральное удовлетворение, сознание того, что ты и на этот раз не проиграл в карточной игре, которую заключает в себе охота.

…Самолет улетел, так и не дождавшись хозяина избушки. На снегу остались продукты, привезенные для него, а на столе листок официальной бумаги, сообщавшей, сколько он за эти продукты должен, написанный аккуратным женским почерком кого-то из бухгалтерии.

Больше к нему не прилетали. Сначала он ждал. Потом, когда началась распутица, ждать перестал. Он знал, что теперь прилетят только по чистой воде, когда самолеты, летающие гидро, поставят на поплавки. С прошлого лета у него осталось несколько пустых бочек и немного соли. Начинать рыбалку было можно. «Ну а потом подвезут», — так он думал. Он не знал, что караван, приходивший каждый год в начале лета в эти края, не привез новые поплавки для гидрачей. В грузе, предназначенном для аэропорта, их не оказалось. Где-то что-то напутали, кто-то что-то не доглядел — и поплавки ушли в туман. А оставшиеся с прошлых лет были пробиты.

В горле защекотало, хотелось курить. Баночка лежала на привычном месте, в уголке у самого окна. Это была обычная баночка из-под леденцов. В ней папиросы не мялись. Если хорошо уложить, то в баночку входила целая пачка и коробок спичек в придачу. Это было, что нужно. Курить он бросал и даже не курил три месяца, когда зимой кончилось курево. Думал, что и не начнет больше, но среди привезенных продуктов нашлись четыре блока «Севера». Сто шестьдесят пачек: не выбрасывать же. Пришлось их уничтожать.

Он выбрал папиросу и закурил. Ему нравились такие, набитые не слабо и не туго, а так, чтобы можно было ее размять и при этом она бы не рассыпалась и не ломалась. Сначала он выбирал их и только потом курил остальные. Он курил и смотрел туда, где начиналась река. Избушка стояла почти в самом горле озера, и кусок реки был виден даже из окна. Реку он знал, если считать, что можно знать реку, видя ее на карте или с самолета. Знал, что она впадает в другую реку побольше, а та, в свою очередь, в реку большую. А на большой реке стоит поселок — столица этих мест. И, как положено столице, в ней есть магазины и кино, аэропорт и ТВ по системе «Орбита», милиция с вытрезвителем, ну и, естественно, ресторан, такой, каким может быть ресторан вблизи Полярного круга.

Первый луч солнца заглянул в окно. Узкая светлая полоска легла: на край стола, потянулась дальше и уткнулась в стену. Она медленно, но верно увеличивалась, завоевывая пространство. Казалось, избушка сама поворачивалась навстречу солнцу. Теперь до вечера в ней будет жарко и душно.

Серега плотнее затянул шнурок энцефалитки, охватывающий шею, проверив, не осталось ли где предательской дырочки, достал из нагрудного кармана пузырек и смазал его содержимым оставшиеся незащищенными руки и лицо, стараясь не захватить глаза и губы. «Дэта» была теплая, и от этого ее запах был еще противнее.

Предосторожности были не напрасны. Комары ждали его за дверью. Их звон ворвался в уши и застрял. Ненасытные насекомые, шарахнувшись от лица, с остервенением бросились исследовать одежду, ища лазейки. Комаров Серега не переносил, но, как все люди, живущие в местах, где их много, научился мириться с неизбежным злом, защищаясь подручными средствами и стараясь не замечать их. Они входили в тот неразрывный круг, в котором заключалась его жизнь.

Там была весна с ложными солнцами и миражами, осенью со штормами и туманами, зима с пятидесятиградусными морозами и четырехчасовым днем, похожим на сумерки. Ну а сейчас было лето — начало июля. Время солнечных ночей и комаров.

Он подошел к костру. Костер прогорел. Лишь изредка где-то внутри что-то щелкало, зола поднималась маленькими фонтанчиками и вновь опадала. Над костром был установлен таган. Три жерди, воткнутые в землю и связанные вверху, образовывали пирамиду, похожую на остов чума. Из вершины этой пирамиды опускался крюк. Серега снял висевшее ведро с собачьим кормом и вылил содержимое в стоявший тут же тазик.

Потом спустился на берег, собираясь набрать плавника, Большая вода принесла с собой груды хлама, а, отступая, оставляла его на берегу. Топлива для костра было навалом. Это повторялось каждый год. За лето костер съедал весь этот мусор, и берег перед избушкой становился чистым до следующей большой воды.

Три кружки горячего несладкого чая освежили его. Раньше бы он не подумал, что в жаркую погоду пить горячий чай — это самое лучшее. Он курил и размышлял о том, что теперь, когда работа стала, дни потянутся в тоскливом ожидании и что скоро будет ровно год, как он живет безвыездно в тайге. Да и вообще, может, не стоило идти в штатные рыбаки-охотники… Правда, в то время ему некуда было деваться. Экспедиция, где он работал одно лето, на зиму распускалась. Он тогда уже понял, что такое сезонные экспедиции… Возможно, что он и уехал бы. Билет на самолет и — прощай, Север. Но коллектив оказался сильнее. Друзья-работяги, с которыми все лето он вкалывал и делил одну палатку, ударились в загул. Серега не был хуже людей и поэтому не отставал. Пили вместе, спали тоже вместе в одной большой комнате экспедиционного общежития. Но среди всей дружной компании нашелся один волк — бывший капитан дальнего плавания, как он себя рекомендовал. В одно ясное осеннее утро «бражня», очухавшись, обнаружила исчезновение дензнаков из всех карманов. «Капитан» не поленился снять и часы, у кого они были, и даже пару золотых колец. Билет на самолет, как потом оказалось, он успел взять заранее.

Друзья по несчастью переругались и передрались. Некоторых ждали дома семьи. Но в милицию никто не пошел. Мужики были тертые.

А наступали холода. Без угла и без денег везде плохо. Но на Севере это ощущение во много раз острее. Здесь даже булка хлеба стоит тридцать шесть копеек.

Вот тогда и попалось Сереге объявление, что требуются штатные охотники-рыбаки на самые дальние точки. Объявление обещало аванс и спецодежду. Искомый ответ на насущный вопрос.

…Через две недели Серега уже был на озере. У него были продукты и оружие, теплая одежда и маленький черный щенок, о котором нужно было заботиться. И еще было свое «королевство». Правда, оно было без подданных, но тогда он был зол на людей, и их отсутствие только радовало.

Все-таки было очень жарко. Серега налил еще кружку чая. Пил медленно, но четвертая кружка уже не помещалась. Он сидел у костра на поваленном бревне и изредка подбрасывал в огонь сырые тальниковые ветки. Сырые, они не горели, а дымили, и комары держались в отдалении. Тальник начинался прямо за спиной, и он срезал ветки, не вставая с места.

 

 

 

 

В кустах что-то затрещало. Треск раздавался, сзади, ближе и ближе. Серега не оборачивался, он знал, кто это. Через секунду к костру выбежала собака. Это был черный пятилетний кобель, крупный даже для восточно-сибирской лайки. Пять лет для собаки — возраст расцвета сил. Серега дорожил им. Кобель умел все, что положено уметь охотничьей собаке, и понимал все, не умея разговаривать, разве что. Сейчас пес страдал. Опухшие глаза смотрели растерянно и жалко. Хвост, который обычно стоял султаном, безвольно повис. Линявшая шерсть лезла клочьями. Собака подбежала к костру и, сунувшись мордой в дым, замерла, спасаясь от вездесущей нечисти. С минуту Серега молча наблюдал это самоистязание: собака стояла в дыму и не дышала. Подбросив сырых веток в костер, Серега позвал лайку:

— Пацан!

Пес не шевелился.

— Пацан, задохнешься.

Собака, словно поняв смысл сказанного, выбросила себя из дымовой завесы и задышала быстро-быстро и шумно, вывалив язык. Глаза смотрели ошалело.

Они уважали друг друга и понимали, как могут понимать друг друга только человек и собака, долго прожившие вдвоем. Это была дружба, скрепленная одним общим делом. В ней не было места ласкам и капризам, но был труд и была справедливость. Иногда Пацану здорово попадало, но не бьют только тех, кто ничего не делает. А Пацан делал. В этом и была справедливость. И собака это чувствовала даже тогда, когда ей доставалось, потому что и в эти дни, хоть Серега был зол на нее, он никогда не оставлял ее голодной.

И еще они разговаривали. Вернее, говорил Серега, а Пацан слушал. Говорить было необходимо. Эта потребность была не меньше, чем потребность в пище. Но говорить самому себе — это одно, а говорить кому-то живому — это совсем другое. Так они обсуждали все свои насущные дела. Делились мнением о погоде и о загадках, которые загадывала природа. Иногда во время таких «бесед» Серега вдруг видел себя со стороны, и тогда он говорил Пацану: «Если бы они увидели и услышали, как я говорю с тобой, они бы подумали, что я вольтанулся». Кто были эти — они, он и сам не знал. Наверное, это были те, которые в поселке и там, дальше…

Серега подтолкнул собаку к тазику, куда недавно вылил корм. Пацан понюхал, но есть не стал. Он лежал и дышал, как могут дышать только собаки — три вдоха в секунду. Воздуха и впрямь не было. Тяжелая, плотная духота охватила все. Серега чувствовал, как прохладные струйки пота текут у него под мышками.

— Однако дождь будет. Как считаешь, Пацан?

Пес замер, услышав свою кличку. Взглянул на хозяина и опять принялся за вентиляцию своих легких с прежним усердием.

— Ничего ты не считаешь. Тебе все равно. Спадет жара, ты опростаешь этот тазик и будешь ждать, когда я сварю тебе еще. Мне бы твои заботы. Если бы у меня были батарейки, я бы лучше послушал приемник, чем развлекать тебя своими бреднями. Но батарейки сели, и мы с тобой даже не знаем, что творится там…

Последнюю фразу он закончил с глубоким вздохом и замолчал.

Когда человеку плохо, ему хочется уйти от этого. Самый распространенный и широко применяемый способ разрыва с действительностью — опьянение. Оно дает результаты. Но только на короткий срок. Более действенной мерой будет смена места жительства, климата, образа жизни. Заодно можно сменить жену, любовницу и приятелей, если таковые имеются, или обзавестись всем этим, если до этого ты жил один.

В общем, можно многое…

У Сереги не было водки, не было жены и любовницы, а климат и образ жизни его пока устраивали. Но он знал старое испытанное средство от всех потрясений и невзгод. Это работа, лучше тяжелая, требующая максимального напряжения. Работы в тайге всегда хватает, а такой особенно, Но сейчас хотелось чего-то спокойного, неторопливого, чтобы никуда не ходить и ничего не таскать. Он оглядывал свое хозяйство, мысленно прикидывал, но никак не мог ни на чем остановиться. Потом взглянул на берег и увидел ветку.

«Пожалуй, это то, что мне нужно», — решил он.

Ветка — деревянная лодочка, пять шагов в длину, с очень узким дном, в одну или две доски, так чтобы можно было только сесть, с острым носом и такой же кормой. Плавают на ней так же, как на байдарке, работая двухлопастным веслом-махалкой. С веткой управится не всякий. Серега помнил, сколько раз он кувыркался, прежде чем научился, работая махалкой, сохранять равновесие. Тогда у него еще не было дюральки с мотором и проверять сети приходилось на ветке. Теперь он на ней плавал редко и недалеко, но к ближним сетям или осенью уплывал в самый конец озера, где были низкие острова, заросшие тальником, со множеством мелких и узких проток, доступных только для юркой и легкой ветки. Протоки были местом гнездования уток, в осенью там садились гуси, отдыхая во время перелета.

Ветка лежала вверх дном. С прошлого года Серега еще к ней не притрагивался. Солнце и ветер сделали свое дело: вар отстал, была видна щель между днищем и бортовой доской, нужно было его убирать. Он принес пустую консервную банку из-под сухого молока и, снимая комки вара, бросал его в эту банку. Щель была слишком широкой. Правда, она станет меньше, когда днище намокнет в воде, но все равно нужно было конопатить…

Работа была легкая и приятная. И оттого, что некуда было спешить, он работал старательно, и получалось так, как ему хотелось. Он даже забыл свои недавние мысли. Работа захватила его.

Он изредка останавливался, чтобы перекурить, и тогда смотрел на озеро, на противоположный берег, где хребет вырастал словно из самой воды, и на уходящую вдаль реку. И он подумал, что было бы неплохо плюнуть на все, послать к чертовой матери, сесть на ветку и уплыть в поселок.

Серега поднялся и придирчиво осмотрел плоды своего труда. Щель была плотно проконопачена, пакля не торчала и не проваливалась, а лежала ровным тугим слоем. Теперь нужно растопить вар в консервной банке и залить щель.

Ветка не текла. Сейчас, когда она была в воде, она выглядела очень привлекательно. Серега не удержался и решил чуть-чуть прокатиться. Он доплыл до валуна, на котором дремали чайки, и решил проверить, насколько же они его подпустят. Чайки крутили головами, но не улетали. Когда же нос ветки должен был вот-вот ткнуться в валун, они сорвались и с оглушительным криком взмыли вверх. Два бело-желтых шлепка упали в лодку. Серега смеялся…

Он проснулся и лежал. И слушал шум воды. И думал, что после лета опять будет зима. Зима-а-а-а. Он решил плыть в поселок. И ему стало легко. Он повернулся на другой бок и опять заснул. За окном шел дождь…

Пацан бежал по берегу, бросая взгляды на плывущую ветку, и было видно, что он тоже рад бежать куда-то. Течение начиналось сразу. Серега лишь изредка опускал весла, делал два-три гребка, не давая ветке разворачиваться и держа ее на струе. Больше ничего не требовалось. Можно было просто смотреть по сторонам, узнавая места, где ходил зимой. Вон на той лиственнице он ставил капкан на подвеске. В него так ничего и не попало за всю зиму. А на том мыске попал соболь и сидел еще живой. Пацан подоспел первым и задавил соболя, попортив шкурку. Тогда Пацану здорово досталось за это.

На воде комары не донимали. Было очень тихо и очень хорошо. Серега привык плавать по озеру, по широкой воде на моторке, и сейчас ему было странно плыть, не ощущая рукой дрожь румпеля и не слыша гудения за спиной. Все было, как в той книжке про индейцев, которую он читал очень давно, и ветка была ничем не хуже каноэ. Вот только ноги затекли. Ветка была узкая, а ноги слишком большими и нескладными и даже совсем лишними. Серега то вытягивал их, то сгибал в коленях, а то и вовсе поджимал их под себя. Каждый раз, начиная вот так шебуршиться, он рисковал кувыркнуться и выбирал для этого места между перекатами. Перекаты повторялись через каждый километр, и проплывать их было особенно приятно. Еще издали они были заметны. Вода в них волновалась, шипя бурунчиками, по которым ветка скакала с легкими шлепками. Дно было видно, и, если смотреть на то, как оно убегало назад, скорость казалась просто огромной. Нужно было только следить за тем, чтобы не наскочить на камень, выступающий из воды. После того как ветка несколько раз чиркнула по таким камням, Серега научился их распознавать прежде, чем доплывал до них.

В середине дня он доплыл до места дальше которого зимой не ходил. Сразу после переката начиналось широкое спокойное плесо, где он решил пристать и хоть немного размяться. Ноги затекли от неудобного положения, и сейчас их покалывало, но боль была желанной, и Серега даже присел несколько раз, жмурясь от удовольствия. Пацан где-то тормознулся, и нужно было его ждать. Собака, отстав и не видя хозяина, могла просто-напросто вернуться назад. Хотелось есть. Серега разжег костер и повесил чайник. Он подумал, что зря так поторопился. Нужно было остаться еще на день и напечь хлеба в дорогу. Теперь приходилось довольствоваться сухарями. Продуктов он почти не взял. Ветка — не такое судно, чтоб загружаться до отказа. Да и куда их много — продуктов-то? Даже если каждый день проплывать столько, сколько он только что проплыл, через две недели он будет в поселке. А сейчас ночи светлые, и если приналечь… К тому же у него есть крючки и есть одна блесна. Можно плыть и пускать «дорожку». Правда, нет лески, но есть капроновая посадочная нитка. А чем она хуже? Да ничем. Он даже сейчас может сходить и поймать несколько хариусов на вечер. Пару штук ему хватит, ну и Пацану три-четыре.

Серега принес рюкзак. Пока закипел чайник, у него уже была мушка, привязанная к капроновой нитке. На мушку пошло несколько волосинок, которые он отрезал с собственной головы. Не мешало бы еще кусочек красной тряпочки, ну, да и так сойдет. Рыбешка тут небалованная. На удилище он выбрал прут попрямее, Прут был сырой, и удилище получилось тяжеловатое. «Конечно, здесь на плесе хариусам делать нечего. Нужно идти на перекат. Сейчас день, и они наверняка уже сытые, но, может, найдется несколько дураков», — рассуждал Серега.

Сначала он попробовал в самом конце переката. Мушку нужно было забрасывать вниз по течению и медленно вести ее вверх, чтобы она, играя на волне, производила впечатление настоящей. Это нетрудно при некоторой сноровке, но поклевок не было. Он перешел чуть повыше. Там лежал большой валун, выступающий из воды. Две струи, обтекая препятствие и сливаясь вновь, образовывали что-то, похожее на водоворот. Он забросил мушку прямо туда. Рывок был мгновенный и до того неожиданный, что Серега и не подумал подсечь. Второй заброс. Рывок — но Серега уже ждал. Хариус шлепнулся далеко от воды, и все его попытки добраться до нее были тщетны, хоть он и отцепился от крючка, пока летел в воздухе. Хариус был крупный, в три ладони. В озере такие попадались только очень поздней осенью. Серега оглушил рыбу о камень и смотрел, как плавники, вытянувшись в струнку, часто-часто трепетали и умирали. Верхний плавник — парус — стал безжизненным. У хариуса уже не было сил развернуть его и показать во всей красе.

Ямка была богатая. За несколько минут Серега очистил ее. Можно было больше не рыбачить, но как тут себя удержишь. Он прошел чуть подальше и поймал еще три штуки. Этого уже хватало с головой. На кукане они весили основательно. Хватит и ему, и Пацану.

Пацан, ох, Паца-а-н. Серега только сейчас сообразил, что Пацан до сих пор не пришел. Настроение было испорчено. К костру он вернулся, матерясь.

…Собака пришла тогда, когда Серега уже наелся, напился, накурился до тошноты и лежал на лапнике, укрывшись телогрейкой. Кобель лег по другую сторону костра и смотрел на хозяина. Взгляд был до того самодовольный, что Серега едва удержался, чтобы не вскочить и не сорвать на нем злость. Но вместо этого встал и осмотрел пса. Пацан был, как беременный. Живот раздулся до невероятных размеров. На морде пристали клочки серой шерсти.

— Ушкана слопал. Ну-ну. Больше я на твою долю рыбачить не намерен.

Серега больше ничего не сказал. Снова лег и укрылся фуфайкой. Кобель сыто зевал, и можно было подумать, что он хочет оправдаться. «Ну, что ты право. Заяц выскочил под самым носом, а сытому бежать так тяжело.

Они уснули, когда солнце, мячиком отскочив от вершины хребта, снова поплыло вверх, закончив один и начав другой полярный день.

На третьи сутки Серега добыл глухаря. Птица перелетела реку метров за сто впереди ветки и уселась на высокую развесистую лиственницу, росшую у самого берега. Пока Серега развернулся и пристал, Пацан уже был там. Он знал свое дело. Глухарь был большой, и кобель лаял не азартно, чтобы не спугнуть, а только так, отвлекая на себя внимание. Серега схватил тозовку и метнулся к лесу. Берегом никак нельзя было подойти — все на виду. Он чуть задержался, чтобы отдышаться, открыл затвор (патрончик был на месте) и начал скрадывать.

Глухарь сидел почти на самой верхушке. Склонив голову набок, он с немалым любопытством изучал собаку. Сереге надо было пройти еще хоть несколько метров, чтобы стрелять наверняка, а он стоял за деревом и не решался двинуться. Каким-то своим, собачьим чутьем Пацан почувствовал близость хозяина и залаял громче и чаще. «Умница, ах, умница, собачка!»

Серега вышел из-за дерева и пошел, сдерживая дыхание. Глухарь был начеку. Лишнего шума, он, видимо, не переносил. Его лапы затоптались на ветке, и между лаем, в тишине, было слышно, как под ним хрустела и осыпалась кора, Серега сделал еще шаг, оттянул пуговку затвора и поднял тозовку… Теперь нужно было успевать. От этой привычки — хватать и рвать — отучить Пацана было невозможно. Но в этот раз он опоздал…

Установилась та редкостная жара, которая иногда наваливается на места с резко континентальным климатом. Время всех таежных бед.

Даже на воде было жарко. Слабый ветерок доносил иногда отдаленный запах дыма. Начинались пожары.

Плыть днем было муторно и тяжко. Серега перестроился по погоде. Теперь он выплывал вечером, плыл ночью и первую половину дня. А потом приставал, привязывал ветку, устраивал себе закуток из куска брезента где-нибудь в тени и спал до вечера.

Звери тоже жались к реке. Сохатые выходили на берег ночью. Стояли в воде по брюхо, погрузив морду до самых глаз, и пили, и фыркали, как лошади. Они смотрели на беззвучно плывущую ветку словно близорукими глазами, наверное, думая, что плывет их собрат, а потом убегали, смешно вскидывая зад. Высокие, горбатые, великолепные. Пацан уносился за ними и гонял по целому дню, а потом возвращался, искусанный комарами, измученный, обиженный.

Несколько раз Серега замечал следы медведей, а в одном месте, где он собрался развести костер, наткнулся на торную свежую дорогу, по которой прошло с полдюжины зверей. Они шли за самкой. Июль — время медвежьих свадеб. Встречаться с такой подгулявшей компанией, имея в руках тозовку, было по меньшей мере несерьезно.

Река была уже не та, что вначале. Теперь на перекатах дна было не разглядеть, и иные из них были скорее похожи на шиверы. О себе они напоминали далеко слышным гулом. Плыть вслепую было страшновато. Серега выбирался на берег, прихватывал тозовку и шел вниз на разведку.

В тот день он проделал это уже два раза и снова пристал, чтобы проделать в третий. Берег был весь в валунах. Приходилось идти осторожно, ощупывая ногой камни. Он дошел до середины шиверы. Тут было самое узкое место. Нет, здесь было не опасней, чем в тех двух, что он сегодня проплыл. Идти дальше было ни к чему. Ведь вода становилась спокойнее.

Он выгреб на струю, и она его подхватила. Серега старался держаться главного потока. Вода ведь тоже стремится к наименьшему сопротивлению. Узкое место он пролетел, как в сказке. Ветка, почти не погруженная в воду, скакала по бурунам, и удары в днище были глухими и пугающими. Жутко и радостно, и очень, очень быстро.

 

 

 

 

Вода постепенно успокаивалась. Шум в ушах отодвигался назад. Серега уже хотел снять с себя винтовку и рюкзак (было неудобно работать веслом), но впереди зашумело, и он оставил все, как есть.

Это была даже не шивера. Просто несколько крупных камней, выступающих из воды, а между ними… бревно, вернее, целый ствол с ветвями и корнем. Дерево упало где-то с подмытого берега, и его несло водой, пока оно не развернулось поперек реки, заклинившись обоими концами между камней. Это было, очевидно, весной, потому что сейчас оно висело в полуметре от воды. Серега увидел его в то время, когда избежать столкновения уже было нельзя. Но он отчаянно заработал махалкой, пытаясь достичь берега раньше. Ветка ударилась бортом и перевернулась тут же. Серега еще пытался удержаться за ствол, но коры на нем уже не было, и ствол был гладким и скользким.

Когда он коснулся ногами дна, то оттолкнулся от него и заработал всем телом, руками и ногами. Руки царапали по валунам, и что-то склизкое и мерзкое оставалось в них, а он никак не мог зацепиться…

Он выбрался на берег метрах в пятидесяти ниже того места, где ушел под воду. Сил хватило только на то, чтобы вытащить голову, и он лежал наполовину в воде и дышал. На берег выполз на четвереньках и только тут сбросил винтовку и рюкзак. Когда он стал подниматься, его стошнило, но тяжесть в желудке не прошла, и тогда он сам, сунув пальцы в рот, вызвал рвоту.

Полностью Серега пришел в себя уже после того, как разделся, разобрал рюкзак и разложил все это на горячих камнях. Спички с папиросами не пострадали. Они были упакованы в двух полиэтиленовых пакетах, и вода до них не добралась. Все остальное промокло.

Теперь, задним числом, оценивая оверкиль, он находил, что ему крупно повезло. Если бы столкнулся с деревом не на середине ствола, а там, где был букет из ветвей, и зацепился бы за них под водой, что произошло бы неминуемо со всей его амуницией, то был бы и сейчас там, как рыба в сетях.

Ветку он нашел километрах в двух ниже. На повороте ее прибило к берегу, и она спокойно плавала вверх дном. Искать весло было бесполезно, и он потратил полдня, чтобы сделать новое.

Все реки когда-то кончаются. Кончилась и эта. Она вынесла ветку и отдала ее другой реке. Эта была многоводнее, шире и спокойнее. Приходилось работать веслом все время. До поселка оставалось меньше сотни километров. Здесь уже могли встретиться дюральки с любителями порыбачить в выходные. На берегу Серега наткнулся на свежее кострище и колышки от палатки. Вокруг валялась пустая стеклотара и стреляные папковые гильзы. Но сейчас были будние дни, и он так никого и не встретил.

Серега плыл всю ночь и утром подплывал к поселку. Собака давно убежала вперед, торопясь в общество себе подобных, и, конечно, уже была там. Берег был сплошь утыкан лодками всех мастей и расцветок. Слышались музыка и гул электростанции. На одной из лодок сидели трое. Перед ними была бутылка, стакан и кусок газеты с чем-то. Серега плыл мимо, и они смотрели на него, а он на них. Тот, что сидел ближе, гаркнул:

— Эй, чувак, откуда?

Серега не знал никого из них и ответил в том же духе:

— Из страны дураков.

Он пристал чуть подальше. Привязал ветку, умылся, взял рюкзак и пошел, а когда оглянулся — троица еще смотрела ему вслед.

До конторы нужно было идти через весь поселок. Серега шагал в болотниках по пыльным деревянным тротуарам, перешагивая через лежавших собак, одуревших от жары и безделья, и смотрел на лица встречных людей, они тоже иногда на него смотрели. Ему знакомо было это чувство нереальности происходящего, когда все события воспринимались как бы со стороны. Поселок казался огромным скопищем людей и машин, и после бессонной ночи голова немного гудела.

А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы… У конторского гаража на солнышке сидели «кадры». Серега издали узнавал своих мужиков. Никто не смотрел в его сторону. Шло обычное утреннее зубоскальство, так сказать» обмен информацией — «че по чем».

— Шура, так ты, говорят, перед тем, как к нам попасть, моряком был?

— А ты думал. Моторист первого класса. Дизель знаю будь здоров. Рижская мореходка — это фирма.

— Насчет дизелей не спорю. Но ты хоть расскажи, по каким морям, океанам плавал и как докатился до такой жизни?

— По морям, паря, ходят. А плавает — это совсем другой продукт. Сказать какой?.. Серега подошел.

— Привет рыбакам-охотникам.

— Ба, а я сижу и кумекаю, что это за лохматый пылит в нашу сторону.

— А я еще утром, когда сюда шел, Серегиного кобеля видел. Подумал, что обознался. Серега, думаю, на озере. А оно, вишь, не ошибся. Точно, Пацан был. Он там бегал, ну, где ты прошлый год жил… Помнит — во память…

— Когда вылетел, Серега? Вроде борта к тебе не было. Может, экспедиция какая там нынче работает? Залетели в гости, да и вывезли?

— Какая там экспедиция… — Серега вкратце обрисовал ситуацию.

— На ветке? Оттуда? Ну, даешь. Да тебе нужно дать значок «Турист СССР» или лучше сразу орден — «орден Сутулого».

Мужики ржали весело и беззлобно, похлопывая Серегу по спине.

— А че, мужики, меня как прошлый год приперло — два месяца без жратвы, так, будь возможность, тоже рванул бы. Только по той реке куда уплывешь? Прямо в Ледовитый океан.

— А Ваня-покойничек, помните, году эдак в… дай бог памяти, на факторию утопал за сто верст. Самолет прилетает — нет Вани, ушел и грамотки не оставил. В общем, потеряли рыбака. А он ничего, дошел. Живет себе на фактории, спирт попивает, даже подругу нашел. Курорт, да и только. Потом оформили ему отпуск задним числом,

— Да, Ваня был юморист.

— А помните, еще был случай… Серега слушал воспоминания, разные «жуткие» истории и думал, что все эти мужики, как и он сам, все они немного чокнутые и что, наверное, такие слова, как «зов тайги», для них не пустой звук, хотя вряд ли кто признается в такой ереси. Да что там говорить, такая работа — не мы ее, она нас выбрала, так что живи и не дергайся, л никого не вини — такая работа.

Он почти физически ощущал это всеобщее родство, когда все тебя понимают, и ты всех понимаешь. Хорошо бы так было всегда. Хорошо бы…

А. Буравин

«Охота и охотничье хозяйство” №7 – 1988

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх