Очерки степных охот

Тетерев на Иртыше

Тяжело держать теперь совершенно свободную тройку, чтоб ездить на ней почти целый день по глубокому снегу. При поездках на чучела я изведал вполне трудность охот «с подъезда». Случится увидать по дороге стайку тетеревей на берёзах, случая не пропускаешь и приготовляешь ружье; но не доехал ещё и на выстрел, как косачи забеспокоились, а потом снялись и улетели. Пробовали съезжать с дороги, но только мучили даром лошадей. Случалось, конечно, и убивать тетеревей, но редко. Ездить приходилось большей частью далеко, вёрст за сорок и больше, и потому для сохранения лошадей я держался правила не съезжать с дороги и охотой «с подъезда» не увлекался.

На чучела можно, конечно, охотиться только там, где тетеревей много и дёшевы конные загонщики. Всем этим условиям удовлетворяла лесная зона на левом берегу Иртыша: тетеревей много, и киргизы-загонщики дешевы.

В половине сентября отходят уже ягоды, и тетерева начинают садиться на деревья щипать берёзовую почку. Лист бывает совсем жёлтый и много его валяется на земле. С этого времени начинаешь ожидать, когда после хорошего утренника завернёт сильный ветер. После такой погоды лист настолько облетит, что берёзы стоят почти голые.

Это время для охоты на чучела. Хотя лучшая охота только тогда, когда выпадает снег и наступят хорошие лёгкие морозы, — по-сибирски около 10–15 градусов; это по-тамошнему тепло. Главная неприятность ехать до стойких морозов и снега та, что Иртыш может зашалить. Уедешь с уверенностью спокойно на пароме переправиться, а вдруг в первую же ночь хватит добрый мороз, и по Иртышу пойдёт сало. Этот ледоход пред замерзанием Иртыша под Омском иногда продолжается недели две, и придётся просидеть все это время за рекой. Как только, бывало, начнётся ледоход, так в течение всего этого периода волнуешься и молишь, чтобы морозы не спадали, и Иртыш скорее стал. За это время идут приготовления к охоте: покупают или ремонтируют чучела, запасаются крупной дробью, справляют тёплую одежду и валенки, по-тамошнему — пимы.

Чучела употреблялись там исключительно суконные, как самые удобные. На базаре продавались прекрасные суконные чучела косачей по 75 копеек штука, но многие делали и сами. Эти самодельные чучела в большинстве были очень грубы, но функцию свою отправляли хорошо; чучелами тетёрок не пользовались вовсе. Я употреблял покупные и должен сказать, что они были так хорошо сделаны, что вот прошло уже десять лет, а они так же исправны, как и в первый день покупки. Для охоты с чучелами совершенно достаточно одной пары чучел, но нужно известное уменье их «посадить». Был случай, что один кучер за неимением чучел «посадил» сапог, и этот сапог отлично сыграл свою роль.

Дробь для этой охоты нужна крупная, не мельче второго нумера русского счета. В моё время там продавалась Растеряевская дробь по 15 копеек фунт; английская была по 30 копеек и почти не употреблялась.

Тетерев в Западной Сибири несколько крупнее, чем в Европейской России, и удивительно крепок на рану, особенно в сильные морозы. Перо у него жёсткое, пух густой, и в сильный мороз он так пыжит перья, что на 40–50 шагов из плохого ружья его не свалишь, а подранки почти все уйдут, потому что до окончания охоты из шалаша выходить нельзя. Ружья должны быть казнозарядные, так как стрельба тут быстрая и урывками. Прилетит стайка; быстро надо сделать два-три выстрела, а изредка и больше.

Начинали мы эту охоту всегда ещё до снега и замерзания Иртыша; такие поездки служили, так сказать, разведками.

Лучшая охота на чучела была на Лопатном, и чаще всего мы ездили туда, но не брезговали и правым берегом Иртыша на заимках.

Первая поездка

Живое воспоминание оставила во мне первая поездка на чучела. Дело происходило в последних числах сентября 1888 года. Поехали мы вчетвером на двух плетенках.

Перебравшись чрез Иртыш без затруднений, мы покатили по хорошо знакомой дороге. Степь в это время трудно узнать: зелёные летом колки стояли теперь жёлто-красными, травы высохли и поредели. Но все же обстановка не так изменилась, мы не заблудились, прикатили прямо к Лопатному и разыскали зимовку киргиза-загонщика Мусы.

На следующий день мы проснулись затемно. Осенние и зимние дни коротки, и времени терять нельзя. Покурив, пока грелся чайник, и быстро выпив стакана два чая, мы ещё в сумерках наступающего дня направились к местам. Каждый выбирал себе место для постройки шалаша, называемого здесь балаганом, и постановки чучел.

Нас было четверо, и выгоднее, если место чучел и балаганов составляют четвероугольник, близкий к квадрату. Нужно, чтобы средина этого четырёхугольника была открытой, тогда тетерева, пролетевшие мимо одного охотника, садятся к другому, или испуганные выстрелами у одного балагана, перемещаются к другому. Вдвоём охота уже не так удобна: много тетеревей пролетает мимо. Лучше всего 3–4 охотника, а более уж не годится. При большем числе охотников тратится много времени на постановку балаганов и чучел, а зимний день короток, и поле выходит слишком кратковременное. Мы брали обыкновенно два поля: рано утром и после полудня.

Выбор места должен быть сделан умело. Место должно выдаваться из опушки клином, с большими деревьями; но ещё лучше с обломанными сучьями. Такую берёзу почему-то тетерева любят, и если таковая имеется, то они обязательно на ней усядутся. Мне кажется, что на такой корявой берёзе тетереву удобнее сидеть, мелких веток мало, и тетерев скорее выберет себе прочную ветку, где его не качает; ведь западносибирский тетерев весит около 5 фунтов, и веточка нужна ему солидная. Если имеется такая старая корявая берёза у опушки, то обязательно надо выбирать место для балагана так, чтобы вся эта берёза была в лучшем обстреле. Чучела лучше ставить на тех деревьях, которые плохо обстреливаются. Как не глуп тетерев, но все же к чучелу относится с некоторым недоверием.

Но раньше постановки чучел надо ставить балаган; для балагана здесь рубят мелкий берёзовый подлесок сажени две высотою. Подлесок называется в Сибири чащей; «нарубить чащи» — обыкновенное выражение. Срубленные берёзки ставятся по кругу верхушками вместе, так, чтобы охотнику было удобно в балагане стоять и поворачиваться. Сидеть неудобно — скоро затекают ноги. Очень много чащи не нужно, ибо безлистные деревца закрывают все равно плохо. Соорудив балаган, закидывают его сеном с боков и сверху, оставляя открытые места для стрельбы. Внутри балагана обламывают почти все сучки для удобства и кругозора, а то в самый критический момент можно повалить весь балаган.

Устройство чучел и подчучельников всем известно хотя по описаниям, и я скажу только, как их нужно ставить. Нужно «сажать» чучело на дереве так, чтобы оно было открыто, видно почти отовсюду и выдавалось из веток… Одним словом, чтобы было видно издали, и поза чучела была как можно естественнее; хорошо даже повернуть его зобом к ветру. Лучше больше повозиться с посадкой чучел, но чтоб они были отлично видны и сидели прямо. К чучелу, поставленному слишком наклонно или, что называется, на дыбах, тетерев недоверчив. Иногда так хорошо посадишь чучело, что после, в горячке, всадишь в него заряд. Для этого надо запомнить хорошо, где именно посажены чучела.

Этот раз, как и обыкновенно, мы брали двух загонщиков: киргиза Мусу и брата его Кудре, так что разом ставилось два балагана. Вот балаган поставлен, и Муса возится с установкой чучел, причём охотник должен делать поправки для придания лучшей позы чучелам.

Наконец, Муса, тяжело дыша, спускается с шершавой лесины, утирает пальцами нос и смотрит в сторону, чтоб определить — у всех ли постановка закончена. Убедившись в этом, он медленно, не спеша, садится на лошадь и шагом едет навстречу своему брату. Вот они встретились, поговорили, затем уверенно поехали в сторону и скоро скрылись за колком.

Новичкам везёт!

Я стою уже в балагане. В душе происходит тот трепет ожидания, который бывает у каждого новичка пред новым живым делом. У меня всего одно шомпольное ружье: у всех товарищей дешёвые казнозарядки бельгийской фабрикации, и все они имеют с этой стороны надо мной преимущество. Притом я первый раз. Балаган мой составлял правильный треугольник с двумя берёзами: одной — высокой и корявой, другой — молодой и пышной берёзкой, сохранившей почему-то ещё много листа. По необходимости мои чучела были на корявой берёзе; на малой они не были бы видны далеко. С лёгким трепетом в душе я стал располагать между ветвями и сеном отверстия для стрельбы на эти две единственные берёзы, где у меня могли сесть тетерева. Кстати, об этих отверстиях: они не должны быть очень малы; поле зрения выходит незначительным — можно прозевать прилёт дичи, да и стрелять неудобно. Несколько раз я уже приложился к разным точкам своих берёз, кажется, удобно… Чучела мои резко и правильно рисуются на чистом фоне неба.

Началось ожидание. Бесконечно тянутся минуты и даже часы; но вот где-то раздался выстрел. Весь встрепенувшись, начинаешь смотреть, где это, кто стрелял? Из балагана много не видно и узнать не удалось; в душе явилась какая-то зависть к чужому счастью. Выстрел не повторялся, что на этой охоте редко бывает. Впоследствии я уже привык к этим одиночным выстрелам. Это мой приятель С., когда долго нет прилёта тетеревей, пальнёт на воздух, чтобы, как он говорил, подбодрить публику. Мысленно я опять начал перебирать правила: стрелять только того, тело которого не закрыто толстым суком, непременно нижнего из удобных для стрельбы… Словом, вся теория охоты на чучела пробегает в голове… Я не успел её окончить, как в воздухе раздался резкий звук крыльев, которого я сначала не понял, и только чрез минуту после этого шума услышал тот звук, который издаёт тетёрка, когда сядет. Звук шёл со стороны небольшой пышной берёзки. Поворачиваясь туда, я увидел на корявой берёзе двух косачей. Один сидел почти на самой вершине, а другой на средине, на толстом обломанном суке. На второй берёзке оказались косач и тетёрка; больше не было. Я избрал сначала корявую берёзу, быстро приложился в нижнего косача и надавил спуск. Когда рассеялся дым, я увидел, как этот косач судорожно цеплялся за сук, на котором сидел, но, как камень, свалился вниз. Торжествуя, я приложился в верхнего, и он упал после выстрела почти рядом с первым. Тетерева, бывшие на малой берёзе, сидели довольно покойно. Можете себе представить волнение, с которым я принялся заряжать; грудь у меня так и ходила, а руки так дрожали, что попадали не туда, куда следует. Наконец, оба ствола заряжены, шомпол, конечно, брошен, и дрожащими руками я прицелился в тетёрку, сидевшую пониже косача. Грянул выстрел, как мне показалось, как-то глухо, а тетёрка продолжает себе поворачиваться на тонком сучке. Я быстро навёл из другого ствола, но тут последовал только стук пистона. Переменив пистон, я опять стреляю, но опять стукнул один пистон. Как молния, сверкнула в голове и причина первого глухого выстрела и двух последовавших за ним осечек. В горячке я всыпал в правый ствол оба заряда пороха, а в левый одну дробь. Взяв себя в руки, я уже спокойно зарядил правый ствол, и тетёрка свалилась на землю. Оставался косач. Я опять спокойно зарядил правый же ствол и свалил его.

Покончив все, я ещё чувствовал совершенно ясно удары сердца, но руки перестали дрожать. После я, совершенно успокоившись, зарядив предварительно правый ствол, разрядил левый, высыпал дробь и приготовил его к дальнейшему. Но больше в эту садку ко мне не садились.

Такого случая со мной не было после ни разу, чтоб с одного прилёта убить четырёх, да притом с осечками и вознёй заряжания. Впоследствии прилетали ко мне стаи и в 15 штук, но более 2–3 я никогда не убивал. Удавалось убивать в одно поле по 8, но из одной прилетевшей стаи убить четырёх не приходилось больше ни разу за все три года моих охот на чучела. Иногда после двух, а уж после третьего выстрела стая снималась.

Остальное время этого поля, или, как мы правильнее выражались, садки, косачи ко мне более не летели, и я только слушал, как палили мои товарищи.

Но вот на полях появился Муса и подъехал к балагану С.

Вечерняя садка

Вылезли все и стали собирать убитых птиц. Все мои лежали на тех же местах, куда упали; у товарищей не обошлось без разыскивания подранков. Садка кончилась. Иногда она кончается раньше, иногда позже, смотря по тому, как загонщики успешно находят стаи. Под конец обыкновенно стаи разбиваются и искать новых надо далеко, а потому охота кончается раньше сама собой.

Подобрав убитых и поискав подранков, охотники обыкновенно сходятся вместе и решают, где брать послеполуденную садку — здесь или на новом месте. Если решено здесь, то поправляют балаганы, чтобы в короткую вечернюю садку не тратить на это времени. Иные оставляют и чучела на своих местах, но чаще все чучела снимаются, чтобы их не таскали ястреба. Можно, конечно, во избежание этого последнего обстоятельства привязывать чучела к подчучельникам. Но есть и другая причина, заставляющая лучше снимать чучела после каждой садки, хотя вечернее поле и решено брать при старых балаганах. Подчучельники от ветра меняют положение даже в течение одной садки, а тем более это может случиться в промежуток времени, остающийся до вечерней садки, так как после полудня обыкновенно происходит изменение силы и направления ветров. Кончали мы утреннюю садку между 10–11 часами, а уж к 11 обязательно, иначе вечерняя садка будет очень коротка. Некоторые пробовали оставлять свои чучела на местах и, вернувшись с зимовки, заставали подчучельники наклонными, а то и вовсе поваленными. Наконец, во время охоты замечается, что чучела были поставлены неудобно; вообще мы предпочитали их снимать после каждой садки. Новая постановка их много времени не займёт, тем более, что условия известны.

Вернувшись в зимовку, мы обыкновенно завтракали и пили чай. Затем следовала вечерняя, более короткая садка.

Взяв ещё одну вечернюю и утреннюю садку, мы возвращались домой. За всю охоту я взял 7 штук, товарищи были счастливее меня и набили гораздо больше; каждый повёз более десятка.

Более одной-двух поездок за реку мы осенью обыкновенно не делали, а если ездили, то на заимки правого берега и с нетерпением ждали, когда выпадет снег, Иртыш станет, и сообщение между обоими берегами будет беспрепятственным.

Э. Мартенсон, 1900 год