Прошло полвека… Как избирательна память человеческая! Лица человека не помню, не вижу его самого, фигуру, облик, голоса не слышу, а вот люльку, с которой он не расставался и ночью, наверное, – вижу. Янтарная. Невеличкая такая, аккуратненькая. Не для табака, а для дешёвых бесфильтровых сигарет типа «Памир», «Южные», «Махорочные», «Прима».
Уличное прозвище у него было… Догадались какое? Правильно – Люлька.
Я с огромным сожалением опускаю десятки интересных деталей, подробности, которые не относятся напрямую к рыбацкой теме… Начну с того, что Люлька был заядлым рыбаком. У него дома могло не быть чая, сахара, но зато рыба была всякая – сырая, солёная, пареная, жареная, сухая, вяленая, фаршированная и так – кусками…
Снова опускаю глав десять из его жизни… Глав уже рыбацких… Рыбу с Припяти возил конными санями (это в январе-феврале-марте – с продухи) … Много можно было бы про него навспоминать. Но нельзя объять необъятного.
Остановлюсь на том промежуточке жизни Люльки, когда он состарился. На реку не ездил, и даже на канавы, на болотянки не выбирался… Впрочем, ему этого и не требовалось – ловил себе килограммовых карасей, сидя в инвалидном кресле-качалке в густой тени 15-летних плакучих ив. И что удивительно, никто из соседей, даже пронырливая Нина-почтарка (много лет кряду сдавала участковому самогонщиков; поселковцы не сразу, но таки вычислили стукачку), не знали не ведали про эту замаскированную копанку, зарыбленную серебряным карасём. Копанку было не выглядеть: она размещалась между трёх плакучих ив.
Прознали потом, когда дед Люлька дал дуба, помер, значит. Удивлялись, восхищались: «Голова! Всё продумал, просчитал, предусмотрел. И то, что надо посадить ивы, замаскировать «рыбное место» от поселковой пацанвы, ворюг-алкашей; и то, что дважды в год его низинный суглинистый огород всегда подтопляется: весной – Припятью, летом – дождями… Так что вода в копанке не будет застаивается… А чтобы в наводнения рыба не покидала хату-яму, набил по периметру мелкую капроновую сетку с грузилами».
Заядлый рыбак, Люлька, когда вышел на пенсию, уже сильно хромал… Он, жена говорила потом, и без врачей знал, что лет через пять сядет в коляску, ну и, чтобы выжить в одиночестве, Люлька одной сирочей (значит, не лютой, мягкой, не морозной) зимой стал копать… Не могилу, а яму. С вечера и до утра. Не очень большую. Три на четыре. И в глубину – сколько успел до конца марта, до начала таяния снега.
Мысль о «рыбном месте» ему пришла, когда жена попросила закопать старый колодец возле сарая. Колодец верой и правдой служил ему не один десяток лет: Люлька до пенсии держал пару лошадей (кобылу и жеребёнка; жеребёнка растил, а потом продавал цыганам).
Колодец был очень глубокий, дубовый – вечный. Зимой, накрытый дощатым кругом и соломяными матами , он не замерзал. Яму той же зимой Люлька соединил с колодцем. А весной, в мае, запустил в своё «прудовое хозяйство» два ведра красно-белых карасей. 30-50-граммовиков. Рыбную молодь и пять мешков спецкомбикорма привёз зять Люльки, работавший сторожем в рыбхозе. Рыбка прижилась. С годами серебряные караси доминировали.
Откуда я всё это знаю? Жена Люльки тётя Лёдя дружила с моей мамой. Сколько я помню. Поэтому мы никогда не были без рыбы. Пока был жив Люлька. Кстати, умер он рыбаком: уснул у своего прудика с удочкой на коленях… Хорошую смерть, говорят, тоже заслужить надо.
…В другой раз я расскажу, если не забуду, о другом домашнем прудике. Уже не в посёлке, а в райцентре. Не таком таинственном. Но тоже карасьем. Ловил лично на бамбуковую удочку – клёв хороший. На червяка (проблема их накопать в песке). Улов не взвешивал, но караси (белые) попадались всякие – от 7 — 12 -17 до 20 — 25 см (5 спичечных коробков). Отпускал и больших.
Как-то я таких (домашних) карасей есть не мог. Хотя и много чище болотных, канавных… Это как кроликов. Тоже не могу есть…
Рыболовная история Анатолия Снежня.
Свежие комментарии