Охота в Тункинском крае. Часть девятая

Осенью, после листопада, это самая приятная охота. Кстати, и погода стоит тогда превосходная: дни теплые, солнечные и до того тихие, что только дымом из трубки определяешь, и то с трудом, направление течения воздуха. Коза — зверь чутьистый; необходимо знать, куда тянет ветер, чтоб стать против.

Одна беда: у нас в это время довольно трудно собрать гонщиков и стрелков, потому что почти весь люд, способный носить оружие, устремляется в тайгу на промысел, дома же остаются старики, малые ребятишки да люди состоятельные, у которых почему-то нет страсти к охоте.

Заменить же гонщиков (как это бывает в других местах) собаками здесь невозможно. У нас места обширные, лес сплошной, собака занесется и больше ее не увидишь. Затруднения эти я, однако, благодарение Богу, преодолеваю — главным образом с помощью короткого своего знакомства с краем и его обитателями. Я знаю, как к кому подойти, чем на кого подействовать: на кого — деньгами, на кого — вином, на кого — приятельскими отношениями… смотришь, всеми такими неправдами и наберешь иногда человек десяток, ну и в лес.

Высшее наслаждение

А как он хорош, этот чудный, таинственный лес в осеннее время! Какие прелестные контрасты! Рядом с голою белою березою — кудрявая зеленая сосна или ель, бросающая вокруг себя широкую тень, под которою с наслаждением укрываешься от горячего осеннего солнышка.

Летняя влага сменилась совершенно сухим, чистым и здоровым воздухом; под ногами не чувствуется сырости: она ушла под почву; сушь полнейшая, тишина невозмутимая; малейший шорох далеко-далеко слышен по опавшему листу; залегшие толстым слоем сухие золотистые листья березы и лиственницы не скрывают под собою никакой пресмыкающейся твари вроде пауков, змей, клещей и прочей дряни… вся она исчезла с лица земли; ничто тебе не мешает, никто не беспокоит; местами мелкая птаха щебечет в кустах свою последнюю песню да дятел немилосердно выколачивает в сухую лесину.

Здесь дятлов так много, что иногда за стуком их не различаешь другого постороннего звука, и случалось, что на меня выходили козы вплотную, а я не слыхал их приближения. Это, конечно, не везде; где лес посуше, там и дятлов больше, и в таких местах на загоне ухо — в сторону, берешь уж глазом.

Правду сказать, что собственно для меня это величайшая неприятность, так как, по-моему, величайшее удовольствие — издали выслушивать приближение зверя. Для меня нет выше наслаждения, как, стоя на номере, ловить далекий, прерывистый шорох идущих коз.

Становясь на номер, я, прежде всего, очищаю свое место от сухого листа, сучьев и прочего, что могло бы при самом ничтожном движении произвести шум и, конечно, отогнать зверя, и затем стою, как статуя, и уж вполне уверен, что зверь меня не услышит, разве носом; но за то сам я слышу его далеко.

Вот послышался легкий шелест, точно сук свалился наземь, и затем все стихло; еще несколько секунд — шелест повторился, но уже ближе; опять все смолкло, слышно только, как «гукают» загонщики да где-нибудь выколачивает досадный дятел; так и пустил бы в него зарядом, да нет! Куда!..

Даже не взглянешь в ту сторону, где он стучит; во все глаза смотришь по тому направлению, где слышен был знакомый шорох, боясь проронить удобный, дорогой момент. Вот шорох повторился снова как-то в два приема: раз, потом — другой; щелкнул сучок, и снова все тихо…

Неудержимая жадность стрелка

Прислушиваешься, волнуешься от удовольствия и досадуешь от нетерпения, то проклиная гонщиков, что они вдруг разом, точно сговорившись, замолчали и, быть может, дали зверю поворотить назад или на соседний нумер; то посылая им, конечно, мысленно по сотне чертей за то, что уж слишком дружно кричат и не дают хорошенько вслушаться, в каком направлении идет добыча.

А зверь идет, но только с значительными остановками. Он выслушивает, где опасность, соображает, куда поворотить, чтоб избежать ее, и… снова скачок, два, три. Сквозь зычный рев гонщиков не каждый скачок слышишь, но все же слышишь, различаешь и млеешь в нетерпении, пока, наконец, не показалась сквозь деревья красавица-коза, грациозная, робкая, легкая…. за ней — другая, а там — третья, четвертая.

Они, как нарочно, точно для того, чтоб дать охотнику время полюбоваться ими, останавливаются далеко, не в меру выстрела и, пугливо озираясь по сторонам, видимо, соображают, куда направиться от жестоких преследователей. Постояли и снова пошли… Какой стройный скачок! Гибко и легко прыгнула одна, другая, там все; красивыми громадными прыжками быстро приближаются они к жадному охотнику.

А он стоит и глазом даже не моргнет, боясь выдать свое присутствие; по мере приближения их он забывает все: и красоту, и грацию, которыми только что любовался, и, кажется, самого себя, и чувствует только, как внутри стучит сердце и кипит какая-то неудержимая жадность, какое-то дикое желание сразить выстрелом эту ни в чем неповинную красавицу лесов.

И действительно, грянул выстрел, бедное животное кубарем покатилось и осталось на месте… Казалось бы, довольно; так нет же: не угомонилась страсть, и другим выстрелом охотник еще уложил одну бедную жертву. Уцелевшие, испуганные такою неожиданностью, козы во всю прыть несутся по лесу, отмеривая изумительные прыжки.

Устрашающий эффект запаха

Вот и другой загон. Далеко напротив слышны голоса гонщиков, а на соседнем дереве дятел преусердно выколачивает своим трехгранным носом и решительно мешает различать, что делается вокруг. Злость берет страшная, а ничем пособить не можешь. Спугнуть его, он пересядет на другое дерево и так же задолбит, а между тем кто поручится, что не спугнешь и коз, тут же, быть может, где-нибудь притаившихся.

Поневоле ждешь, не шевелишься. А гон все приближается. Но вот что-то мелькнуло сквозь чащу леса. Кажется, козы. Напрягаешь зрение, боясь проглядеть. Верно, не ошибся — они: раз, две, еще и еще, целых полдесятка, осторожно подвигаются вперед прямо на штык.

Слава Богу!.. Вот уже близко. Ружье медленно берешь к прицелу, но увы! Пахнуло на коз от охотника легким, едва ощутительным ветерком, и козы стремглав, под прямым углом бросились в сторону, делая страшные скачки.

Мне случалось видать скачки по четыре сажени (около 8,5 метра. — Прим. редакции), и нужно заметить, что при этом коза подскакивает, по крайней мере, аршина на два (свыше 1,4 метра. — Прим. редакции) от земли.

Бывает и так, что если цепь гонщиков слишком растянулась, да к тому же и кричат они плохо, то козы, постояв и послушав, в виду стрелков поворачивают назад и прорываются обратно сквозь цепь. Заметив это, гонщики поднимают гвалт, уханье, хлопанье в ладоши, крики «Держи! Держи! Заворачивай!».

Но коза все-таки прорвется, и я не знаю примера, чтобы она поворотила в это время назад на стрелков; скорее всего, бросится в сторону и стороною обойдет за линию гонщиков. Так сильно, так устрашительно действует на нее «дух» человека.

Лесной шорох, шум облавы менее пугают козу, чем этот страшный запах человека. В тех местах, где козу часто беспокоит какой-нибудь шум — рубка дров или что-нибудь в роде этого, — она до такой степени свыкается с ним, что иногда идет перед гонщиками шагах в 100, не более; между тем, чуть только почувствовала ненавистный ей запах, сейчас же назад или в сторону.

Лисица, волк — те, напротив, боятся шуму и, чуть заслышав сзади опасность, удирают без оглядки. Мне случалось убивать шумовую лисичку прежде, чем вытянулись и подали голос гонщики. С каким удовольствием опрокинешь тогда «кумушку», тем больше, что самая настоящая охота еще впереди; выстрел этот не помешает козам идти на охотника тою же дорогою, какою шла «кумушка».

На верном коне

Я охочусь здесь за козами в четырех местах: на Торах, в Долохае, в Еловке и близ Тунки. Торы еще с прошлого года я оставил, потому что игра не стоит свеч: настоящих охотников здесь почти нет; иные кончили свое земное существование, другие устарели; осталась какая-то мелюзга, с которой никогда ничего путного у меня не выходило. Самые же места хороши и для загонов очень удобны.

Долохай — это заречная сторона Тор, занимает обширную, ровную, лесистую площадь, упирающуюся в гольцы. Когда в гольцах снег велик, коза спускается в Долохайские леса и тужин (березовое редколесье. — Прим. автора), и тут для гона чистое раздолье.

Несмотря на то что в Долохае загоны обширные, я всегда охочусь там не более как с 20-25 помощниками; из них, смотря по загону, человек 10-15 — гонщики, а остальные стрелки; в ином же загоне наоборот.

Правда, там тоже, как и на Торах, случалось, что охота вконец бывала испорчена неправильным гоном и бестолковым рассаживанием стрелков, но это продолжалось до тех пор, пока я сам не ознакомился с местностью; теперь же всею охотою управляю я сам: сам расставляю стрелков, а особого, надежного охотника посылаю растянуть цепь гонщиков.

В осенний день в Долохае делаешь от 3 до 4 загонов, а это очень хорошо, если принять во внимание, что иной загон заезжают версты 4 (около 4,3 километра. — Прим. редакции), а собственно гону не менее 1,5 версты (1,6 километра. — Прим. редакции).

Нужно заметить, что везде в Тункинском крае охота загонами производится верхами. Это гораздо удобнее как потому, что верхом проедешь везде, без дороги, так и потому, что успеваешь сделать несравненно больше загонов, чем если бы люди были пешком, как это практикуется в других местах.

Гонщики делают объезд кнеи (охотничьего участка, захваченного облавою. — Прим. редакции) и ведут загон по лесу верхом же, а стрелок, подъезжая к своему нумеру, привязывает лошадь поодаль сзади, дабы она не мешала, не пугала и сама не испугалась выстрела и не оборвала повода.

Роковая задержка

Прошедшую осень я охотился в Долохае всего один раз да и то неудачно. 14 октября тамошние буряты прислали ко мне гонца с известием, что в тужине стоит много козы. Я просил обождать дня два, пока окончу кое-какие свои дела. Но уже 15-го по Иркуту пошла сплошная шуга (осенний ледоход, бывающий почти в каждой реке с каменистым руслом. — Прим. автора), переправа прекратилась.

Я сунулся было в другое место, но и там то же самое; так я и остался в ожидании, что вот-вот, не сегодня-завтра «оттеплит» и можно будет попасть за реку; но шуга, как нарочно, все усиливалась и продержала до 2 ноября, когда Иркут стал. 5-го я поехал в Долохай. Буряты все ждали меня. Извещенные с вечера о моем приезде, рано утром собрались они в известном пункте, и часов в 10 мы выехали в лес.

По опушке леса мы заметили множество козьих следов и в приятной надежде повели загон «от Кукоя». Раньше, даже в плохие годы, это был лучший загон; ни разу не случалось, чтобы в нем не убили козу-другую, поэтому я нисколько не удивился, услыхавши, как буряты, болтая между собою и заранее распределяя, кто сколько убьет, на мою долю отвели из этого загона 5 штук.

Рядом со мною ехал большой мой приятель Жамбылка, старый и хороший охотник. Он обратил мое внимание на эту болтовню. Я засмеялся и сказал, что буду доволен меньшей половиной.

— Ну, если ты миришься на этом, уступи мне свое место у трех берез, — просит Жамбылка.

У трех берез — мой постоянный нумер, один из надежнейших. Из-за него, когда я не участвую в охоте, между бурятами доходит чуть не до драки. По приятельству я уступил свое место Жамбылке, а сам стал через нумер от него, тоже в хорошем месте.

Загон повели артистически, как никогда, но увы! Только на Жамбылку выскочила коза, ее хватило ветром, и она повернула назад. Это немало смутило нас; тем не менее мы повели следующий. Опять ничего. Еще один — то же самое. Еще один — ничего.

Оказалось, что снег, выгнавший коз из гольца в тужин, значительно осел, и они ушли обратно в голец. Мы опоздали всего лишь одним днем, что видно было по следу, а следу было столько, что с трудом верилось, чтоб это были козы, — точно огромный гурт овец был тут на выгоне. Больше я не ездил в Долохай.

А. Арандаренко, улус Торский, март 1881 года