Полосатики

Май. Давно ушли ручьями звонкие голубые дни сугробов, и лес предстал перед нами в пестрой весенней одежде, сшитой из белых подснежников, синего ч:на, желтых, голубых и оранжевых цветов. Трепет мягких и липких березовых листьев. Пряный аромат черемухи и ландышей. Шепот синих еловых вершин. Голубое без­облачное небо. Все цвета перемешались, словно радуга сошла с небес и улеглась на земле. А над всем этим — стоголосый звон.

Фото: zooclub.ru

Соловьи и дрозды, кажется, состязаются из последних сил, да и синички, зяблики, трясогузки, щеглы и прочие пичуги поют без перекура, хором, по-весеннему.
Кругом густой, кружащий голову весенний медвяный аромат. Исправно платит дань пчеле сладкая медовица, расцвел гусиный лук, гудят шмели, как груженые вер­толеты. Пламенно-желтая иволга прилетела домой из самой Южной Африки. Дзинь! Дзинь!— это пеночка колокольчиком звенит.
Ну, как тут не записать на пленку птичий перезвон, торжественный и страстный гимн весны?
Магнитофон и фотоаппарат с нами постоянно. Мы как бы переносим на пленку частицу природы. Клеим запечатленное объективом в альбомах, слушаем «ку-ку!» дома, зимой, под Новый год.
Осторожно ходишь по лесу и жадно пьешь сладкий аромат черемухи. Не вспугнуть бы соловья, не растоп­тать бы цветок, не согнуть, не сломать бы невзначай сосну молодую…
А как горько, как обидно видеть места, где вчера ве­селились беспечные тунеядцы, бледные от бессонных ночей, обрюзгшие от вина, вялые от безделья! Чего они идут сюда? Пенье птиц услышать? Как бы не так. Зачем тогда, дребезжит транзистор на пеньке! Цветами, трав­кой любоваться? Ну да, вон следы этого общения с при­родой: зловеще торчат осколки пивных бутылок и остро­зубые, искореженные консервные банки. Неизвестно за­чем связаны узлы из юных веток, оставлен на поляне тлеющий костер, вырезаны на живом теле столетних буков-исполинов чужие имена: «Додик плюс Энна», «Сюся плюс Эрик». Сегодня эти раны залиты слезой де­рева-исполина.
Получай оплеуху, природа. Это тебе за птиц, за кис­лород, воздух, цветы! Обидно. Кажется, эти пошляки побывали не В лесу; а у меня в квартире. В рукописях моих рылись, в дорогих письмах, в душе моей…
Стою, Прислушиваюсь привычно к гону.
Вот на минутку замолчали собаки и, наткнувшись на запавшего зайца, неистово залились, зарыдали.
И вдруг вижу совсем рядом, в двух шагах; прижав­шись бочком друг к другу и упершись мордочками в ку­чу черного полусгнившего хвороста, лежат девять ма­хоньких диких поросят. Трижды пересчитываю: девять. Желтенькие, полосатые.
Я потянул руку к полосатику, лежащему ближе всех. и…
И снова — чудо из чудес. Все они дружно сосут и тыкают носиками-пятачками в темно-серое свиное брюхо..
Под кучей хвороста лежит, удивительно хорошо замаскировавшись, их мать. Уши плотно прижаты к холке полусогнутые ноги готовы к прыжку. Маленький глаз ее горит испуганно и свирепо. Небось думает: а вдруг пройдет мимо, не заметит. Полежу, мол, еще мне. А коль заметит, прыгну — и нет человека… Какая выдержка. Какое терпение и риск! И все не ради себя ради потомства.
Куча хвороста затрещала, приподнялась. Четко обрисовались контуры острого и огромного свиного рыла с маленькими, зловеще блеснувшими глазами. Одновременно с матерью все девять полосатиков, хрюкая как-то полушепотом, исчезли в зарослях молодой крапивы. А я, овладев наконец собой, в три прыжка оказался на лесной тропке, по которой в считанные секунды добе­жал до дороги, где стоял автомобиль.
Через час мы всей компанией осторожно подошли к злополучной куче хвороста. Рядом лежала моя тело­грейка. Ее успели обжить трудяги-муравьи, призвав для этого все ближние муравьиные полчища.
Ни свиньи, ни полосатиков. Ушла. Увела детенышей. И вряд ли вернется на это место.
bestoxotnik.ru